Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

«Эй, серая материя, куда путь держишь?» Нет ответа. Лишь мешковина трётся о тротуар, да неразборчиво шепчет картошка, перекатываясь во чреве.

«Посторонись!» — гаркнул над ухом кто-то отчаянный и могучий, гордо шагающий по столпотворенью. Куда там — не уберёгся, грохнулся оземь, аж искры посыпались! «И поделом ему, не будет путаться!» — ухмыляется могучий. И то верно: когда мешок, каждый пнёт тебя невзначай: мол, сам виноват — замешкался! Ах, увалень, вон сколько картошки рассыпал, собрать бы, да вишь, машины проклятые — тьфу их! — уж и подавили всю.

Эх, бедолага, думаю я, сворачивая за угол, скоро ты растеряешь драгоценный свой груз и станешь ветхим мешком, который засунут в шкаф со словами: «Авось на что сгодится», а однажды, вынув, пустят по рукам, превращая в драную пыльную тряпку. Такая, видно, судьба. У всех своя дорога, и никому нет дела до мешка, одиноко бредущего мимо подворотен каменных исполинов, мимо ярких витрин с лакированными манекенами и мимо повесивших в унынии свои длинные носы уличных фонарей. Правда, недавно мне сказывали — кто это был? даст Бог памяти, обязательно вспомню, ан нет, не вспомню, ну да Бог с ним! — так вот, он мне и сказывал, будто видел мешок за городом, будто прибит он гвоздями и поднят на кресте огородным богом; намокая слезами холодного дождя, который обмывает осенние листья и бьёт вздыхающие в лужах пузыри, он колышется на ветру, пугая на грядках ворон, тоскливо летящих галок да кривую собаку, которая, задрав морду, протяжно воет совсем по-волчьи не то на свисающий с этого грустного лилового неба мешок, не то на зыбкую и обманчивую в своей печали луну.

Менелай Глаголь. «Недетские сказки» (1931)

— Счастье? — удивился Кончеев, шинкуя лук. — Дорогóй мой, жизнь — это процесс, цель которого тщательно скрывают. Но это уж точно не наше благополучие! Нас используют втёмную, мы только фишки в чужой игре, правила которой нам не удосужились сообщить.

От лука у меня заслезились глаза.

— Мы что, вроде карточной колоды?

— Вот именно! При этом наши роли меняются при каждой сдаче. То ты валет, то — король, то — дама, и козыри постоянно меняются: сегодня это пики, завтра — черви, так что остаётся лишь гадать. Кажется, только что ты побил мелкую карту, прихлопнул её, как туз шестёрку, и вот уже она ударила тебя. А всё потому, что это тобой перебивают взятки, чтобы после поддать и тебя, перевернув рубашкой вверх. Бывает, игроки кропят колоду или выбрасывают под стол, распечатывая новую. А, бывает, засалят так, что не различишь мастей. Подай, пожалуйста, соль…

Я подвинул солонку.

— Эти игроки — дьявол и Бог?

— Вовсе нет! Они сидят по одну сторону.

Александр Сергеевич Кончеев. «Великое неделание. (Буддизм для домохозяек)» (1965)

Со времени нашествия галлов, когда гуси спасли Рим, в Вечном Городе раз в год устраивали праздник — по улицам проносили богато убранного гуся и распятую собаку, предки которой плохо сторожили Капитолий. Когда я слышу, что в моих страданиях повинны змея, яблоко и изгнанные из рая, то чувствую себя этой собакой, которая никак не может взять в толк, за что же её бьют.

Джузеппе Тьеполо. «Размышления о Св. Писании» (1647)

Ахилл, знавший о своей смертельной участи под Троей, без колебаний отправляется к её стенам.

«Лучшие годы пропадают!» — услышал Сенека из уст гладиатора при императоре Тиберии, который редко устраивал кровавые игры.

На вопрос телеведущего: «Вы бы приняли лишний день жизни, стоящий гибели всему миру?» девяностолетний старик всплеснул руками: «И вы ещё спрашиваете!»

Гаврила Рябоконь. «О, времена, о, нравы!» (1978)

У одного московского писателя был друг-зануда, из тех, кто, оказавшись на небе, не заметит райских кущ. У него всё валилось из рук, бутерброд падал маслом вниз, а время, как вода, утекало меж пальцев. «Выручай, брат», — ныл он до тех пор, пока не вяли уши, и тогда его хотелось прихлопнуть первой попавшейся дверью. Терять ему было нечего, он был гол, как сокол, и, когда писатель предложил ему переселиться в свой роман, согласился. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», — сказал он, ныряя в сюжетный омут. Первое время он ещё терялся, но потом пообвык и стал требовать по утрам подогревать себе воду в бассейне, а на ужин готовить черепаховый суп. Он зажил припеваючи, но по привычке жаловался: «Я тут как кладбищенский сторож среди мертвецов…»