Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

Был серый, унылый день, кропил дождь. Растянувшись на кровати, Мирон вспоминал, как в детстве боялся смерти, о которой в последние годы не задумался ни разу. Он гнал эту мысль, вытесняя чередой повседневных забот. По воскресеньям он ходил в церковь, сжимая свечу, молился, исповедовался, каялся, но всё — механически.

— Ты верил детским сказкам, — рассмеялось пятно на обоях, — а попал во взрослую!

Мирон узнал Демида Пустобега.

— Надеюсь, ты понял, почему «деньги» существуют во множественном числе, а «горе» — в единственном?

Мирон кивнул.

— Вот-вот, каждый за своё цепляется, тяжело прожить и не рехнуться…

А перед Мироном проплыли бывшие знакомые, с холёными лицами и потухшим взглядом. «Подтухшим! — оскалился Демид. — Чтобы узнать себе цену, не нужно карабкаться на Эверест, достаточно отключить «мобильный», отрезав себя от прошлого…

И Мирон понял, что раньше у него было всё, но своего — ничего. А теперь обнажилась его душа, а там — пустота, в которую он страшился заглянуть.

«Ну что, Мирон, понял теперь, чего ты стóишь?»

Мирон задрожал и с головой накрылся одеялом.

Шло время, Мирона по-прежнему душила тоска, от которой он забывался теперь за бутылкой. Он опустился, оброс щетиной и пил с окрестными бомжами. Мучаясь похмельем, он чувствовал себя на тысячу лет и относился к жизни, как к громоздкому чемодану, нести который тяжело, а бросить жалко.

— И главное, ничего не изменить, — каждый вечер долбил Демид. — Кто как жил, так и помирать будет…

Он издевательски кривился.

— А знаешь, какая у тебя будет эпитафия?

И выждав, хохотал:

«Ай, да Мирон, подвинься хоть здесь на микрон!»

Светила луна, и её отражение в лужах дробилось под каплями дождя. Мирон лежал с открытыми глазами и думал, что провёл жизнь, как заводная кукла. «А теперь завод кончился», — прошептал он и истерично расплакался. В шею ему упиралось что-то твёрдое. Под подушкой Мирон нащупал пистолет. Решительно, как делал всё в жизни, прислонил его к виску и, зажмурившись, спустил курок. Раздался сухой щелчок. Мирон распахнул ресницы — он стоял у церковной ограды, протягивая нищему мятую купюру.

Воскресенье кончилось — начиналась трудовая неделя.

Джафар Афаров. «Сказки для офисных работников» (2009)

Одно время у Трибунского в Одессе было столько подражателей, что начинающим поэтам давали советы, как стать вторым Трибунским. Или как им не стать. Удивительно легко его стихи находили дорогу и к сердцу юной девушки, и её бабушки, покоряли и утончённого художника, и портового грузчика. Без преувеличения, половина города были его поклонниками, другая — поклонницами. И вот меня, молодого сотрудника «Литературной Одессы», отправили брать у него интервью! «Баловень судьбы», — перечитывал я ночью строки, за которыми вставал образ Печорина и Чайльда Гарольда. А утром, разыскав нужный дом на Молдаванке, долго топтался перед массивной, дубовой дверью. «Из газеты, — торопливо пробормотал я вышедшей в грязном халате женщине, по-видимому, домработнице. — Можно видеть Трибунского?» «Трибунка?» — хихикнула она. И проводила на пропахшую рыбой коммунальную кухню, где костлявый, бойкий старичок в цветастых трусах чесал языком с красномордыми толстухами-соседками.

Аркадий Южный. «По ту сторону поэзии» (1926)

Я стою в церкви, где отпевают моего приятеля. Он был большим ребёнком: добрым, капризным, невыносимым в быту. Не выдержало сердце. Ещё бы — ни кола, ни двора, в последние годы мыкался по чужим углам. «Безумно жалко!» — всхлипывают рядом в платок. Плачут женщины, даже у священника слёзы, когда он читает молитвы, его голос срывается. Как часто мы были жестоки, равнодушны! А теперь его не вернуть! Господи, неужели я больше не увижу его кротких, с прищуром глаз! Казалось, ещё вчера он приходил в нашу маленькую квартиру, принося запах улицы, громко смеясь, пока жена на кухне готовила чай. И меня не покидает ощущение нереальности. А вдруг он сейчас воскреснет, встанет из гроба и превратит собственные поминки в шумную пирушку? А вдруг, хлопнув по плечу, потом придёт ко мне жить? Ведь идти ему больше некуда. Я представил, как он разбрасывает мои вещи, внося смуту в привычный распорядок… Нет, это совершенно невозможно, совершенно!

Бог умер, похоронив с собой любовь к ближнему, осталось одно лицемерие.

Владимир Мурыгин. «Наблюдения над собой» (2008)