Зорин - Исповедь на тему времени

Под её знойным небом, в горах, где скорпионов больше, чем камней, он дал себя разбить [5] Проза Луганеса насыщена гомеризмами, враги у него постоянно «обращают тыл», а глас героев «пугает целое войско», но за этим проглядывает лукавство. . Он сделал всё, чтобы вернуться в столицу [6] Луганес сравнивает Константинополь то со зловонным болотом, в котором растворяются все мыслимые пороки, то, забегая в ощущениях на несколько веков вперёд, с пустыней одиночества. . Тогда его сослали на границу с мадьярами. Но и там он остался верен себе, сойдясь с их королём. Андронику грозила плаха. Однако Мануил проявил великодушие, вернув брата ко двору.

И Андроник возобновил прежнюю связь. А однажды угодил в ловушку. Родственники его возлюбленной, имена которых валяли в грязи, решили смыть позор. Их вооружённая челядь окружила палатку с любовниками, приготовив кинжалы. Прочувствовав опасность, женщина хотела позвать горничную, веля принести огня, чтобы Андроник мог убежать переодетым прислугой. Однако, боясь показаться смешным, он отверг предложение. С криком, что дорого продаст жизнь, он обнажил меч, рассёк полотно и огромным прыжком перескочил через карауливших. В этом эпизоде Луганес забавно обыгрывает античное «как бог из машины»: «Андроник никогда не ждал бога из машины, он сам для себя был deus ex machina».

Неизвестно, покушался ли он на царскую жизнь, но однажды, увидев, как Андроник, вместо конюха, холил лошадь, Мануил удивился. «Это для того, — ответил Андроник, — чтобы убежать, когда отрублю голову злейшему врагу».

После этого его заточили.

Он томился в дворцовой башне девять лет, девять долгих лет по соседству с весельем царских пиров, которые наблюдал, жадно припав к забранному решёткой окну.

Много воды утекло за эти годы, много кубков осушили за царское здоровье, много сплетен разнеслось по свету. Овдовев, Мануил в окружении варваров — генуэзцев, венецианцев и сицилийских викингов, грозно размахивавших тяжёлой секирой, — отправился в Антиохию [7] «Он полагался больше на преданность наших наёмников, чем на своих маленьких греков — народа дряблого и изнеженного», — презрительно отзывается Вильгельм Тирский. . Копьё крестоносцев утвердило там латинскую принцессу, и он скакал туда, покорённый её красотой. А после венчания толпа, подогретая раздачей монет, провожала чету до дворца, и невеста, вкушая радушный приём, не подозревала, что узник одного из его казематов через двадцать лет уготовит ей ад. Она не слышала, как, призывая в свидетели небо, он скрежетал зубами, клянясь отомстить. Когда же, простукивая пол темницы, он обнаружил заброшенный водопровод, где во мраке грызлись крысы и, держась стен, точно пьяный, двигался воздух, у него мелькнула надежда.

Всего три года, отсчитанных по биению сердца, понадобилось ему, чтобы сделать дыру, ведущую в бездну. Там он и спрятался. Едва сдерживая хохот, изобретательный, как Одиссей, он слушал возгласы удивлённой стражи, вспоминавшей лесных оборотней и египетских колдунов, с которыми состязался Аарон. Крики тюремщиков вызвали переполох. Спешно, точно за стеной враг, затворили городские ворота, обыскали дремлющие в гавани корабли, разослав повсюду гонцов. В припадке мстительного испуга арестовали жену Андроника и, создав этим шедевр комедии положений, бросили в ту же самую камеру, где был муж. Ночью, выйдя из подземелья, он предстал перед поражённой. Она решила, что встретила привидение, но он доказал ей противное. «Раскаиваясь в изменах, он помирился с женой, — сообщает источник. — И спустя положенный срок у неё родился ребёнок».

Через неделю, когда утихли страсти, он проскользнул мимо охранников и бежал из крепости, города, императорских владений. Он уже достиг Азии — приюта всех беглецов. И тут жестокие морозы принудили его обратиться к рыбакам. Его узнали и, невзирая на уловки и мольбы, выдали императору.

Андроника водворили обратно, приказав стеречь пуще зеницы ока.

Но через шесть лет, когда бдительность сторожей уступила лени, он получил слугу, которого уговорил снять с ключей слепок. Жена Андроника сделала отмычки и в бочке с вином передала верёвку.

Башня выходила во дворик, заросший густой травой. Он террасой высился над морем. Чтобы обходчик ничего не заметил, Андроник плотно закрыл дверь и, притаившись в траве, ждал темноты. Светили звёзды, и луна покрылась пятнами, как леопард, когда он зацепил верёвку за наружный зубец и бесшумно соскользнул на морской берег. Там его ждала лодка, и он уже ликовал. Но с тех пор, как два века назад Иоанн Цимисхий, подплыв, зарезал Никифора Фоку, дремавшего на шкуре снежного барса, по всему взморью расставили посты. И Андроник, забыв о них, впотьмах наткнулся на дозор. Он готов был себя убить! Но его выручила находчивость. «Я сбежал от жестокого хозяина, — упал он на колени. — Не выдавайте меня!» На ногах у него звенели кандалы, он нарочно коверкал слова, как последний варвар, а сметливый лодочник поднял крик, требуя его возврата. Оскалившись в переменчивом свете факелов, стражники вернули мнимого раба мнимому господину. Андроник налёг на вёсла, пришпорил коня и под утро был у границы. Он уже верил, что спасся, когда его узнали валахские пастухи. Как и шесть лет назад, его схватили на пороге свободы! «Всякий бы растерялся на его месте, — продолжает летописец, — всякий, но не Андроник». Он притворился, что у него колики, держась за живот, выпросил позволение отойти с дороги. Забравшись в самую чащу, воткнул в землю палку, задрапировал её своим плащом, надел сверху шапку, придав вид человека, присевшего на корточки, а сам, почти голый, удалился ползком с быстротой ящерицы [8] Эти страницы у Луганеса напоминают мемуары Казановы — его знаменитый побег из Пьомбе. .