Дарья Симонова - Половецкие пляски

Майя вежливо улыбнулась и вышла. «Вот и вся ее благодарность…» — в сердцах подумала мать, но вскоре устыдилась и решила снова мягко атаковать. Но Майи и след простыл. Она предпочла игнорировать. Подумаешь, наследственность. Это всего лишь вероятность. И погребать себя из-за этого в темнице под опекой матушкиных зануд — нелепость! На это и был расчет: легкомыслие молодости запляшет от противного, а «противное» обязательно приведет к тому, что и следовало доказать. То есть к исполнению мамочкиного замысла. Глупая Майка попадет в нужное время и в нужное место, а там… Правда, можно еще потерзаться сомнениями, стоило ли платить вперед, но ведь «мальчику» совсем не нужна дурная слава…

Настигло Майю довольно скоро. Она мне брезгливо рассказала, ведь ей не верилось в болезнь, а все намеки на зловредную вероятность — всего лишь игры с опасностью. Упомянуть вскользь о недуге как еще одном признаке собственной исключительности — это пожалуйста, но всерьез — увольте! Ей ли было не знать, как мучительно цепляться когтями за чахлую жизнь, строить хорошую мину при паршивой игре. Оказывается, у нее та же участь… Я лихорадочно соображала, что сказать, сразу отвергая ничтожную роль второстепенного утешителя. Майя все решит сама. Я только упомянула о модном подпольном спасителе, спросила, слышала ли она о таком, она сказала «нет» и как бы забыла напрочь, но с ней никогда не знаешь, что она про себя думает. А она думала. Вслух ей было нельзя, не дай бог сочтут по-старушечьи озабоченной болячками, в ее-то возрасте должно плевать на них. Мне и то открылась со скрипом и не сразу — как ей страшно. Она сказала, что ей всегда теперь страшно, даже когда весело, и скучно, и вкусно, и спокойно, всегда на самом деле глубоко-глубоко страшно, а сверху набросаны кубики настроений, как лед, аппетитно клацающий в бокале. Но всему — срок, лед тает, наступает неразбавленный страх. Все прошлые приливы недомоганий — ерунда по сравнению с тем, когда зачитан приговор… «Сердце мое танцует джигу, сердце в вялотекущей агонии. Моторчик заморской птички колибри — ему и аэроплан позавидует, тысяча ударов в минуту… Ей такое сердце — для полетов стрекозиных, вертикальных, горизонтальных, каких вздумается. Человеку — на погибель…»

Я и не подозревала, что она послушается. Что очень на нее похоже — никогда не делала того, что ожидают. Майя отшучивалась: если бы я знала, чего ожидают. Хотя тут уж было не до лукавства, от нее не ожидали — ее умоляли, я, конечно, тоже упрашивала Майю сдаться на поруки хотя бы матушкиным «бородачам». Что ей стоило на секунду притушить упрямство… «Значит, ты на самом деле не хочешь, чтоб я подалась к твоему студентику?» — где-нибудь за шампанским роняла она. «Майка, он никуда не годится, по слухам, у него бородавка на носу…» Ей нравилось, когда о серьезном с издевкой. И мне хотелось усыпить тоску.

И вот — тогда! — в глухой дождь, под аркой Майя надумала нам новый маршрут, как всегда, готовя мне каверзный сюрприз. В недотепу играла я и послушно удивлялась, как удивляются, угождая ребенку. В последнее время удивляться было нечему, Майе вдруг пошли в охотку скучные вечеринки в умеренных компаниях, где никто никого не предпочитает в открытую. Теперь ей понадобился кто-нибудь из приятных молодых людей, ей разонравилось чудить. И вдруг — поздний визит к «моему студентику»! Он проворчал в глазок: «Что еще за малолетки?» Я свирепо толкнула Майю локтем, она же невозмутимо ответила, что в темноте все ягодки спелые. С первых наших робких шажочков по Огаркиной каморке стало ясно, кто лишний. Огарок вел себя возмутительно, прыскал в телефонный кулачок про ввалившихся поклонниц, угощал вареными яйцами и не знал, куда себя деть. Зато Майя аж зарумянилась. На рассвете она, разомлевшая от нервного хохота, наконец позволила увести себя домой. Я бы давно ушла, но так не полагалось, да и Майкина величественная мамаша скорбно покачала бы головой. Она ведь держала меня за бонну — оруженосца и наперсницу своей дочурки. Будучи в добром расположении, она поворачивала ко мне Майину голову и шептала: «Скажи, правда, глаза у нее царские?» Майя ненавидела ее восторги. Царские глаза теперь смотрели студенту в рот. Случился не совсем матушкин сценарий…

Как-то пару раз беспокойная мамаша поймала меня за руку на улице, вопрошая, где это Майя пропадает без меня. От цепкой женщины не отделаешься щадящей ложью. Поэтому, отметя притоны и злачные места, я слегка замялась, мол, всю правду не скажу, а то Майя обидится. Огонек понимания пробежал по ее лицу, она потеплела и велела мне порой наведываться к ней на чай. Она была опрометчиво благодарна.