Дарья Симонова - Половецкие пляски

— Почему страдает? Может, ей давно по барабану.

— Не похоже. С тех пор как она окончательно сюда перебралась, она явно не цветет. Здешний дух ей не на пользу, но она уже успела им пропитаться. Ходит по дому, поливает бабкины цветочки, смотрит в окно. А жизнь ее осела в других стенах. В театре, с теми, кто уже канул в Лету. В общем, увидеть под старость свою не слишком счастливую юность, ткнуться в нее, как в последнее прибежище, наверное, невесело. И с отцом они никак не сойдутся, в который раз. Ну да ладно. Как-нибудь все образуется. Но я б так не хотела.

— Ты всегда не хочешь, как другие.

— Я… боюсь. Как ни прискорбно, я, как мать, цепляюсь за шанс слишком жадно. Это может его спугнуть. Но у меня не получается иначе. Мать тоже жила и боялась упустить момент. Хваталась за мужчин, чтоб вырваться из бабушкиного болота. И в результате вернулась на круги своя. Я как будто играю в ту же игру.

— В сравнении с ней ты припозднилась. Совсем уже перезрелая девица! Кто это тебя такую еще замуж согласился взять…

— Да уж, — покачала головой Элька, — лучше позже, да лучше. А вот Каринка совсем другая. Я ей завидую.

— Нашла — кому. У нее столько лет все не слава богу.

— Но теперь-то полный порядок.

— Примерная бюргерша!

— Теперь ей можно. Она в свое время погуляла и дерьма накушалась. Была у нас в свое время история. Когда она еще училась в своей незаконченной академии. Я пришла к ним на вечеринку. И влюбилась по уши. Причем Корри мне сама его, пардон, порекомендовала. Ну я и за дело. Смотрю — а у нее глаз печальный, как у старой таксы. Потом я выдавила из нее, что он ей нравился уже давно. Больше я в ее компанию ни ногой. И мальчик тот остался ни с чем. Точнее, ни с кем.

— М-да. Неудавшийся дубль второй. Семейное проклятие хотело повториться.

— И не говори! Но мы мужественно не поддались искушению, — съехидничала Элька.

— Тебе рекомендуется произвести на свет мальчика. А то ведь у Карины девка. Не искушай судьбу…

— Постараюсь, — хмыкнула Элька и погрузилась в мечтательное молчание.

Голос Ларочки показался дождливым, слезливым — для драмы о покинутой женщине с оттенком напрасного суицида. В голосе много чего, чем богаче прошлое — тем глубже голос. Такие голоса хочется утрамбовать в раковину, и пусть он, как далекий прибой, звучит всегда. Лара убеждала, что голос аж индикатор кармы и схожесть голосов — непременно схожесть судеб. Глеб не рискнул бы ей верить, но сейчас ее тембр сквозь скрипучие телефонные мембраны не обещал ничего ободряющего. Она обиделась, и, как это всегда бывает, чем сильнее хотела обиду скрыть, тем ярче та просвечивала сквозь каждый шорох дурного аппарата.

Они встретились, она была в нелепом зеленом пальтишке оттенка попугайского пера. Мода — дикая штучка, она умеет издеваться над человечеством так, что последнее при этом еще и тает от удовольствия и гордости. Ларочке совсем не понравились такие наблюдения, ее вообще не устраивало происходящее, ничегошеньки из настоящего и из ближайшего прошедшего. «Чего тебе нужно, чего бы тебе хотелось, скажи наконец, не томи душу…» И тусклое безмолвие в ответ, от которого Глебу хотелось поспешно скрыться, — чтобы Лара побрела одна с печальным продолговатым лицом по воскресным праздным улочкам, виня во всем жестокую недогадливость мужчин.

Она вдруг повернулась зло:

— Филипп — мой отец. Нет у него больше детей, и меня тоже нет, он в счастливом неведении… Это единственное, о чем моя мама сумела умолчать.

Глеб догадывался, что ему пора бы ничему не удивляться, но что такое кроткий глас разума против волны инстинкта, когда задели твою шкуру. Вот и Ларочка туда же, и по ней проехались постельные тайны мадридского двора, а до Глеба, до глухого, весть дошла.

— А его семья как же? — промямлил он незадачливо.

— У него там только чужие. Это длинная история. Какой-то врач-недоумок еще в незапамятные времена убедил его, что он неспособен к размножению. Вот он и прикипел к Карине, когда она еще грудная была. Правда, все с материных слов, а доверять ей — как сплетням на завалинке. Ох и разозлил ты меня!

— Да чем же?! Я-то при чем?

— Не делай телячьи глаза. Ты прост, как короткое замыкание. Думаешь, придешь ко всякому, пощекочешь ему нервишки воспоминаниями, тот все и выложит. Как же! Может, и есть на свете правдолюбцы, только не моя маменька. Да и твои тоже… не слишком склонны рыться в архивах. Или я не права? Только вот ты у нас один… На кой тебе сдались эти раскопки?!