Игорь Малышев - Подменыши

В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, потом ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнёс слабым голосом:

— Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что всё на свете пустота и прах.

— Выздоравливаешь, — заметил Сатир, выпуская изо рта белёсые кольца.

— Почему ты так решил?

— Начинаешь городить чушь, как в старые добрые времена.

Сатир помолчал и добавил:

— Хотя, может, ты и прав. Почему бы всему на свете не оказаться пустотой и прахом?

— А ты, я смотрю, заболеваешь, — откликнулся Эльф.

— Может и так, может и так… — кивнул головой тот, не отрывая взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли.

— Осталось выяснить одно: если раньше мы думали по-разному, а теперь стали приходить к одинаковым выводам, то кто из нас деградирует?

— А кто-нибудь обязательно должен деградировать?

— Обязательно, — сказал Эльф и добавил, — ладно, хватит болтать, Белку разбудим.

— Белка — это святое. Пусть спит.

— А я и не сплю вовсе, — раздался шепчущий голос. — Можете не стесняться.

— Мы с Сатиром тут решили, что всё прах и тлен, — сказал лежащий рядом с ней Эльф.

Белка вздохнула.

— Идиоты вы, братцы. Философия амёб. Если всё вокруг — ничто, идите с крыши бросьтесь или повесьтесь. К чему затягивать никому не нужное существование? Хотя нет, это, наверное, больно. Купите героина и устройте себе передозировку. Умрёте счастливыми. Да и в гробах будете неплохо смотреться. Ни тебе разбитых голов, ни следа от верёвки на шее. Красота!

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь лёгких похрипыванием, раздающимся из Беличьего горла.

— Или всё-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну, или подозреваете хотя бы, что он есть.

Снова тишина.

— Ну так что, кто идёт за героином? — сказала Белка.

Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма:

— Вот так — просто и доходчиво Белка вернула нас на путь истинный. Ладно, покоптим ещё немного.

— Сатир, — просипела Белка.

— Что?

— И сигареты себе другие купи. Воняют.

— Хорошо, это всё на сегодня?

— Нет, не всё. Молока с мёдом мне вскипяти, горло болит.

— И мне молока, — подал голос Эльф, — только без мёда.

— Эльфу обязательно с мёдом, — сказала Белка. — Не слушай его.

— С чего это? Не люблю я мёд и не буду.

— Эльф не капризничай, уши надеру.

Эльф под одеялом пнул Белку своей острой коленкой.

— Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.

Та в ответ ущипнула его за бок.

— Ой-йо! — тихо завыл Эльф

— «Ой-йо» — это ЧайФ, — спокойно заметил Сатир.

— Никогда не любила ЧайФ. Мне всегда в них чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Крови, что ли. Такой живой, бьющей кровушки, — сказала Белка и зашлась сухим царапающим кашлем. — Ну, так что? Будет молоко? — спросила она, немного успокоив горло и отваливаясь на подушку.

— Будет, всё вам будет, — ответил Сатир поднимаясь. — Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесёт…

— Трупы наших врагов? — попробовал закончить Эльф, злобно поглядывая на Белку.

— Нет, стаканы с молоком и мёдом.

— Но мне надо без мёда, — напомнил Эльф.

— А вот без мёда река не принесёт, — жёстко ответил Сатир. — Всё. Так говорил Заратустра.

Белка победно посмотрела на недовольного соседа по больничной койке.

— Правильно говорить не Заратустра, а Заратуштра, — буркнул Эльф, отворачиваясь к стене.

— Нет, определённо выздоравливают, — сказал сам себе Сатир и впервые за последние несколько недель почувствовал радость.

Нет ничего облегчающего жизнь сильнее, чем известие о том, что те, кого ты считаешь своими, будут жить.

На следующий день больные особо не досаждали Сатиру своими просьбами и он, немного заскучав с непривычки, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, очень напоминавших отложения культурного слоя, который образуется на месте человеческих поселений. Выбрав время, когда ни Белка, ни Эльф не спали, он взялся за дело. Минут десять простоял, мрачно оглядывая возвышавшиеся над ним Монбланы старья и Эвересты хлама, и не зная с чего начать. Заметив, что Сатир что-то задумал, «лазарет» стал с интересом наблюдать за происходящим и шушукаться. Смешки и тихий неразборчивый шёпот за спиной придали «археологу» решительности. Он попытался вытащить деревянный карниз для штор, чуть потянул и с вершины горы на него тут же устремилась детская коляска, за которой вприпрыжку скакал эмалированный детский горшок. Сатир едва успел отпрыгнуть в сторону. Коляска рухнула и застыла, горшок весело загромыхал по деревянному полу, словно целая груда рыцарских доспехов.