Игорь Малышев - Подменыши

Сатир устраивал Эльфа поудобней, а сам думал: «Хорошо, что чувак обкурился. Никто из нормальных никогда бы не остановился. Личная безопасность превыше всего».

— Дунешь? — предложил карлик, разгоняя джип.

Сатир взял косяк, затянулся.

— В бардачке коньяк был. Передай.

Водила сделал большой глоток.

— Реми Мартен. Настоящие французские клопы. Не сомневайся. Угости брата. На сухую разве жизнь…

Сатир перегнулся между сидениями, влил в горло Эльфу немного жидкости, потом сам сделал несколько больших глотков, зажал рот рукавом, с удовольствием выдохнул. Шофер запрокинул голову и быстро допил остатки. Бутылку, не глядя, выкинул в окно.

— Там где-то еще коньяк был, — сказал он Сатиру.

Потом они снова пили. Бутылки были везде: под сиденьями, в бардачке, в багажнике. Они летали по салону, вылетали в окна, задевали людей и нелюдей… Пепельницы забиты травой вперемежку с пеплом. Они опять покурили.

— Рай искусственных стимуляторов, — бормотал Сатир.

Дальше в памяти его начались пробелы. Он помнил, как они, петляя, словно вальсируя, ездили по всей ширине дороги, заезжая на встречную полосу, как гудели и уворачивались от них машины, как слепили фары, визжали тормоза. Водила, улыбаясь, кричал тонким голоском:

Он повторял эти слова снова и снова, как заезженная пластинка. Остальное забыл или вовсе не знал, пел что помнил. Сатир тоже орал что-то давно забытое:

Его, как и водилу, переклинило на этих словах, но он этого не замечал. Они оба пели во всю мочь, совсем не мешая друг другу. Сатир высунулся по пояс из окна и размахивал руками, приветствуя встречных. Потом открыл на всём ходу дверь и свесился вниз, чиркая руками по асфальту, хохоча, как заведённый, сдирая кожу на пальцах и не чувствуя боли.

Вскоре водила свернул с дороги и джип, лихо подлетая на ухабах, полетел по полю. Машина пропахала с километр, расплёвываясь жирной грязью, потом всё же увязла в какой-то луже и заглохла. Карлик медленно съехал под руль и отключился.

Сатир, напевая, вылез на крышу и стал плясать там, страшный и дикий, как первобытный хаос, скользя на мокрой крыше и с трудом удерживая равновесие. Сатир танцевал, и ему чудилось, что он находится на огромной безжизненной равнине, которую заливает ливень. Казалось, что можно идти тысячи лет в любую сторону и никуда не придёшь, будет всё та же огромная скользкая пустошь. Ему чудилось, что он шаман мертвого племени и должен своим танцем вернуть тепло и солнце в эти мёртвые земли, заливаемые водой и убитые ураганным ветром. Сатиру казалось, что он помнит детей своего племени, их звонкие крики, когда они играли в прибрежных зарослях окрестных озёр, женщин с бронзовой кожей, гибких, как тетива лука, воинов с орлиными перьями в волосах, ходивших в одиночку против горных львов. Ноги Сатира подкашивались от усталости и выпивки, а ему казалось, что это сама земля корчится в судорогах землетрясения, и он просил небо избавить её от бедствий. Он неистовствовал, хохотал, захлебываясь дождём, ревел громче ветра, трясся, как в припадке и просил, просил, просил. Потом Сатир устал, сполз на теплый от разогретого мотора капот и провалился в глухое забытьё, как под весенний лёд.

Он проснулся через несколько часов. Занимался холодный рассвет. Небо на востоке заголубело, словно кусок льда, пробивший чёрную плоть ночи и торчащий из раны. Дождь стих. Дрожа от холода, Сатир спустился на землю. Зубы его стучали, шею и плечи сводило. Он перевалил бессознательного водителя на место пассажира, пощупал пульс у Эльфа — слава Богу жив, и внутренне казня себя за промедление, не прогрев мотор, двинулся в сторону Москвы, до которой оставалось километров десять.

Квартира в полуподвале большого старого дома, которую Сатир снял незадолго до взрыва, превратилась в лазарет. Эльф и Белка выздоравливали медленно. Попеременно приходили в себя, слабыми голосами просили есть, стонали, жаловались на боль. Сатир спал урывками, по два-три часа, от постоянного недосыпания глаза его покраснели и постоянно чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более, что в грязное окно, едва-едва выходившее на поверхность земли, скудный ноябрьский свет почти не попадал. Когда на улицу опускалась темнота, Сатир выбирался в ближайший магазин за покупками. Перед этим он неизменно брился и чистил одежду, чтобы не привлекать внимание милиции. Недавние события заставляли быть осторожным.