Юрий Коротков - Девятая рота. Дембельский альбом

— Ну, как? Классно мы их урыли, да? — Лютаев бегает вокруг мертвых душманов радостный, как пионер на елке. Он остервенело бьет трупы прикладом, срывает у них с шеи мешочки-амулеты с арабской вязью, пинает вьюки с опиумным маком. — Получили, сволочи? Ура! Нет задач невыполнимых, есть десантные войска!

Перекрученные боем пацаны сидят на камнях неподалеку, тупо смотрят на возбужденного Лютого, словно в упор его не видят. И вдруг один из духов шевелится и приподнимает голову.

— Обана! — Лютаев от неожиданности резко отскакивает назад, спотыкается, падает на спину. — Ты чего? Живой?

Солдаты тоже встрепенулись, ощетинились стволами.

— Аллах акбар! — перхая кровью, шепчет моджахед и тянется к поясу — за ручной гранатой.

— Ложись, счас рванет! — кричит Пиночет, бросаясь на камни.

Все, кроме Лютаева, следуют его примеру. А Лютый уже поднялся на ноги. Он выглядит, как всегда в минуты опасности, — спокойным и уверенным. Медленно подходит к раненому, который уже зажал в ладони гранату: ему остается только выдернуть чеку…

— Не боись, не взорвешься, — говорит он духу с недоброй улыбкой, наступает ему на руку, присаживается рядом, не торопясь достает из ножен штык. И с размаху всаживает ему в сердце по самую рукоять широкое лезвие да еще проворачивает его пару раз. Душман кричит тонко и страшно, словно раненая птица, а не умирающий в муках человек. Его крик возвращается к ним затухающим эхом. Когда Лютый выдергивает штык-нож из раны, его окатывает кровью.

— Вот так! — Он ладонью размазывает по лицу красную юшку, вытирает лезвие о поднятую с земли шапку-панджшерку. — Ну! Чего сопли распустили, салабоны? Марш на блокпост! — кричит притихшим солдатам.

Опять зарядил дождь, уже не ливень, а затяжной, противный и мелкий. Олег закрыл дембельский альбом, бережно положил его в сумку. Потом поднял голову, посмотрел на темное, обложенное облаками небо. Он перебрался под кусты сирени за лавочкой, но они не держали дождя, тем более, что он усиливался с минуты на минуту.

— Зараза! Где бы переночевать? — спросил он сам себя.

Оглядевшись вокруг, он не придумал ничего лучше, как забежать в подъезд ближайшего дома. В подъезде на втором этаже — широкий подоконник, на нем вылизывает свой пушистый мундир цвета хаки бездомный кот. Олег осторожно опустил сумку на пол, взял товарища по несчастью на руки. Тот жалобно мяукнул, видно, с голодухи, и доверчиво потерся мордочкой об Олега. Что, есть хочется? Нечем, брат, тебя порадовать. Сами лапу сосем, седьмой хуй без соли доедаем.

Олег приладил сумку вместо подушки и устроился на подоконнике в неудобной позе, а кот по собственной инициативе улегся у него на животе. На этот раз, может, из-за кота, — говорят, они там что-то такое снимают, он уснул почти мгновенно…

И как же хорошо, как здорово ему было во сне, потому что он увидел маму, молодую, улыбающуюся и счастливую… Она сидела на сочно-зеленом, покрытом разнотравьем лугу, почему-то в черном шелковом платье, а он, совсем маленький, лежал у нее на коленях, чувствуя спиной ее теплые колени. Мамины пышные, густые каштановые волосы трепал легкий ветерок. Она гладила его по головке и ласково приговаривала:

— Олежек! Мой золотенький, любимый сыночек, ясноглазенький мой!

И вдруг резко и больно шлепнула его ладонью по лицу. Он вскрикнул и проснулся…

Олег со скрипом в застывших суставах спрыгнул с подоконника, осмотрелся вокруг. Кота нигде не видно, за окном утро, дождь кончился. Он растер заспанное лицо ладонями, повесил на плечо сумку и вышел из подъезда.

Красноярск только начал просыпаться. На улице шуршали метлами дворники, проезжали редкие в этот ранний час автомобили. Воробьи весело чирикали в молодой, редкой пока еще листве деревьев. Над крышами домов поднималось оранжевое солнце — от ночного дождя остались лишь лужи на асфальте.

После ночевки на подоконнике у Олега слегка ныла спина. Он вернулся на присмотренную вчера лавочку, достал из кармана сигареты, закурил вместо завтрака, громко закашлялся. «Блин, а что дальше делать-то? — спросил он сам себя. — Кому я здесь нужен, в Красноярске? И не в Красноярске тоже…»

И тут же слух резанула автоматная очередь. Что за черт? Эту музыку Олег Лютаев ни с чем спутать не мог: стреляли из автомата АК. По привычке, вынесенной с войны, он на инстинкте свалился со скамейки на землю, потом кувырком ушел на газон, за торчавшую из кустов сирени мачту городского освещения, единственное, пусть и ненадежное, укрытие — лавочка, ясное дело, не в счет.