Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин - Предъявы

— Ай да Гоголь, ай да сукин сын, — попробовала рассмеяться она, но, вспомнив, что высказывание принадлежит А. С., который «наше все», и читается с фамилией Пушкин после «Руслана…», рассмеяться уже не смогла: — Что-то все в голове перепуталось, — озадачилась она и уснула крепкокрепко. Разбудил ее тот же Голос:

— …ная Анфиса, слушай внимательно, не отвлекайся! Запоминай мои слова… Ты покидаешь этот мир, но ты не одинока: смерть приходит ко всем. Не привязывайся к этой жизни ни из любви к ней, ни по слабости. Даже если слабость вынуждает тебя цепляться за жизнь, у тебя не достанет сил, чтобы остаться здесь, и ты не обретешь ничего, кроме блуждания в Сансаре… — Анфиса подумала: «Плавали, знаем», — но не стала возникать. — Не привязывайся к этому миру; не поддавайся слабости, — разумно советовал Голос-путеводитель.

Еще Голос добавил достаточно уже попсовую мысль, что весь Анфисин страх и трепет — лишь отражение ее собственного ума; Анфисе это можно было и не говорить, но Голос совершал все с методической точностью.

— Тело, которым ты сейчас обладаешь, называется духовным телом склонностей; оно — не из плоти и крови, и потому ни звуки, ни свет, ни видения — ничто не причинит тебе вреда, — будто врезались мысли в Анфисину не-плоть-не-кровь. — Ты более не подвержена смерти. Тебе достаточно знать, что это — твои собственные мысли. Помни, что все это — Бардо. До тебя дошло, Анфиса? — как-то совсем уж по-простецки спросил Голос, и Прекрасное Далёко распахнуло перед ней свои ворота, а перед этим самым распахиванием Анфиса почти вслух шептала что-то из Бродского:

«А интересно, — думала Анфиса, — ТАМ сразу забивают рот глиной или постепенно?!»

Ее еще волновал почему-то чисто женский вопрос — как она, вообще-то, выглядит, но, как обещал совсем недавно столик, на котором она теперь лежала, погружаясь в пласты Б. Тёдол, «и это прошло».

…Небо над тем, где она оказалась, показалось Анфисе темно-синим, а еще показалось, что все сдвинулось со своих мест и пришло в полный беспорядок. Еще она заметила, как перенеслась к кинотеатру «Художественный» и увидела около касс бхагавана Вайрочану, державшего в руках колесо, очень похожее на то, которое продавалось неподалеку на Старом Арбате. Но колесо у Вайрочаны было с восемью спицами, а не так себе, поэтому Анфиса поняла: настоящий, да еще с голубым сиянием чьей-то мудрости. Мудрость так сияла, так сияла, что Анфиса чуть не ослепла, но вовремя отвела глаза, которые сразу же уперлись в тусклый белый цвет мира дэвов.

Анфиса вспомнила, как столик советовал сторониться всего тусклого, и посторонилась: мир дэвов прошел стороной, а Анфиса спустилась в подземный переход. В подземном ей преградил дорогу бхагаван Ратна-Самбава, держащий в руке драгоценный камень желтого цвета. Этот бхагаван сидел на лошади, слева и справа работала телохранителями пара бодисатв с женами, несущими непопсовые гирлянды и «родные» благовония, а не те дешевки, что продаются в переходе. Все пятеро так светили в глаза желтым, что Анфисе стало нехорошо: «Может, у них у всех гепатит?» — подумала она, но успела остановить поток сознания. Анфиса посмотрела на проходивших мимо людей: те тоже казались желтыми, но тускло-желтыми , и Анфиса снова вспомнила про подсказку столика не привязываться к тусклому — так и спаслась.

Подойдя к концу перехода, Анфиса заметила еще одного бхагавана — Амитабу. Он был весь красный, как сваренный живьем (по соображениям гуманности, рак), а в руке держал лотос, к тому же сидел на троне павлина. С ним рядом были бодисатвы Авалокитешвара, постоянно опускающий глаза вниз, и Маньчжушри с женами. Одна из них, Гирдхима, понравилась Анфисе, и они даже разговорились:

— На самом деле меня зовут Гита, — сказала Гирдхима. — Я пишу музыку и стихи, — и покрутила в руках лиру.

Анфиса чуть было не попросила послушать диск, но посчитала это бестактным и не стала, тем более красный цвет Гиты и всей красной свиты ослепил ее; заметив же тусклое, грязновато-розовое свечение где-то справа, Анфиса развернулась и гордо вышла из перехода на дорогу.

…Улица оказалась зеленой. На зеленой улице появился очередной бхагаван — Амога-Сидхи. Он сидел на антикварном троне типа трона Шан-Шан, на котором любили посидеть в Греции гарпии с головогрудью женщины и птичьим тазом. Амога-Сидхи держал в руках что-то непонятное с четырьмя зубцами, а за этими зубцами методично проглядывались трое бодисатв с женами, изображавшими мудрость. Зеленый цвет ослеплял;