Майкл Ондатже - Кошкин стол

Явилась я с опозданием, намеренно пропустив официальные речи. Шла медленно — при каждом шаге бок пронизывала боль. Но я вслушивалась, правила на звук камерного оркестра. Он расположился на маленькой сцене «театрино», маленького театра за второй террасой. Мне всегда нравилось это место — исполнители и зрители оказывались здесь бок о бок. Пианист и виолончелистка сидели прямо перед гостями, среди освещенных деревьев. И на третьем такте, когда голоса инструментов слились, музыка поплыла по саду, будто специально заказанный ветер, унося нас на своих крыльях, и меня вдруг обуяла радость. Я почувствовала себя «укутанной», будто на меня опустился плащ из звуков.

Я огляделась — кругом родственники, сотрудники, знаменитости, принимавшие этот дар, а потом увидела Хораса: он внимал музыке. Казалось, он вглядывается в нее. Другого для него не существовало. Я поняла: он весь сосредоточился на виолончелистке, женщине, полностью подчиненной технике и духу ее искусства, и ничто не в силах заставить его отвести от нее взгляд. Поначалу я было подумала, что она станет очередной добычей его похоти. Но должна признать, дело было не только в этом. В тот момент он желал не только ее. Хорас вполне мог так же вожделеть пианиста, пальцы которого бегали в такт голосу виолончели, отрывали ее от земли вопреки закону тяготения, силой не то механики, не то гипноза. Их искусство слагалось из общего мастерства, состоящего из завитков и винтиков, канифоли и клавиш и заученного ритма. Именно они духовно укореняли невзрачную виолончелистку в черном в этой земле. И мне было отрадно думать, что она находится там, куда Хорасу ходу нет, несмотря на все его богатство и власть. Он может соблазнить ее, нанять, развлечь своими каламбурами. Может забрать ее себе, плавать вокруг белым лебедем, но туда, где она сейчас, ему не попасть никогда.

Под последней страницей, написанной много лет назад, мисс Ласкети приписала:

Где ты теперь, милая Эмили? Пришлешь мне свой адрес, напишешь в ответ? Это послание я хотела отдать тебе еще на «Оронсее». Почему? Как я уже сказала, я узнала, что ты, как и я в юные годы, подпала под чары одного человека. Я думала, что смогу тебя спасти. Я увидела тебя рядом с Сунилом из труппы «Джанкла», и мне это показалось чреватым бедой, ты попала в очень опасное положение.

Но я не отдала тебе письмо. Испугалась… не знаю. Все эти годы я гадала, что с тобой сталось. Смогла ли ты высвободиться. Я же знала, что на некоторое время погрузилась во тьму, ненавидела себя, пока не вырвалась из этого круга. «Переживи отчаяние в юности и никогда не оглядывайся назад», — сказал один ирландец. Я так и поступила.

Напиши мне

Перинетта

Через два года после получения письма мисс Ласкети я приехал на несколько дней в Британскую Колумбию, и в моем гостиничном номере раздался звонок. Было около часа ночи.

— Майкл? Это Эмили.

После долгой паузы я спросил, где она. Думал, в каком-то далеком часовом поясе, в некоем европейском городе, где уже наступило утро. Оказалось — она всего в нескольких милях от меня, на одном из островов в заливе: на ее часах тоже была глубокая ночь. Она сказала, что обзвонила несколько гостиниц.

— Ты не сумеешь вырваться? Я прочитала эту заметку про тебя в «Джорджия стрейт». Мы можем повидаться?

— Когда?

— Завтра?

Я согласился, записал, как добраться, и, когда она повесила трубку, остался лежать на восемнадцатом этаже отеля «Ванкувер» — сон как рукой сняло. «Поезжай паромом из Хорсшу-Бэй до острова Боуэн. Паром в половине третьего. Там я тебя встречу».

Я так и поступил. Мы не виделись пятнадцать лет.

На второй день плаванья по Средиземному морю случилось сразу очень многое. Днем «Джанкла» давала представление, и, выйдя на бис, они вызвали желающих на подмостки, и те участвовали в номерах. Одной из желающих оказалась Эмили. Вскоре она уже кружилась в горизонтальной плоскости — того и гляди, сорвется с рук Сунила.

Пассажиров, вышедших на сцену вместе с Эмили, пригласили составить верхний уровень живой пирамиды. Как только они вознеслись вверх, пирамида медленно зашагала по палубе, будто некое существо со множеством рукавов. Оказавшись у ограждения, акробаты, стоявшие в основании пирамиды, стали раскачиваться, чем перепугали своих добровольных помощников — те принялись кричать не то от страха, не то от некой неожиданно открывшейся им внутренней радости. Постройка из человеческих тел — некоторые все еще вскрикивали — медленно развернулась и снова двинулась в нашу сторону. Одна Эмили была спокойна, горда собой, и, когда пирамиду разобрали, именно ей выдали небольшой приз. Под звуки фанфар ее снова подняли на плечи одного из акробатов. Обитатели «кошкиного стола», в том числе мистер Дэниелс, мистер Гунесекера и все мы трое, громко зааплодировали. Сунил, небрежно стоявший на плечах у другого актера, подошел и застегнул у нее на запястье серебряный браслетик. Был неловкий момент, когда у нее чуть не подогнулись колени, — судя по всему, серебряная застежка прихватила или поранила ей кожу. Сунил поддержал ее одной рукой, а ладонь другой поднес ей ко лбу, успокаивая. Потом Эмили опустили на палубу, Сунил смазал царапину на ее запястье каким-то снадобьем, а потом она храбро подняла руку, чтобы все видели браслет — или что там блестело у нее на запястье. Представление труппы «Джанкла» состоялось ближе к вечеру, и, когда оно завершилось, пассажиры по большей части вернулись в каюты, отдохнуть или переодеться к ужину.