Анджела Картер - Любовь

На жизнь он зарабатывал преподаванием в школе — общеобразовательной. Ученицей его оказалась пышная блондинка в купальном костюме, и через всю ее грудь тянулась лента, на которой сообщалось, что она победила в каком-то мелком конкурсе красоты. Блондинка обнажала зубы в улыбке столь же блистательно искусственной, как у акробатов в цирке.

— У нее нет тяги к знаниям, — сказал Ли. — Шестнадцать лет. Я для нее старик. Я для нее — мистер Коллинз и даже иногда «сэр».

Ему самому исполнилось двадцать четыре — достаточно много, чтобы это его печалило, однако Аннабель безразлично поворошила газету босыми пальцами. Ее еще настолько переполнял ужас парка, что она едва могла думать о чем-то другом, и приходилось тщательно репетировать про себя даже самую простую фразу; и только после этого она спросила, готов ли ужин, — так, чтобы дрожь в голосе не выдала ее смятения. Ли кивнул и отказался от попыток просто поболтать с нею; они вообще мало разговаривали друг с другом. Она уклонилась от его объятия и прошлепала на кухню — проверить, что он приготовил: вдруг в кастрюльке змеи и пауки, — а Ли тем временем поднялся с ковра и нашарил в ящике громадного буфета, украшенного маленькими резными львиными головами с латунными кольцами в носах, ее антикварную кружевную скатерть. Он не слышал, как она снова вошла в комнату, но увидел, что она вдруг материализовалась в пыльной поверхности буфетного зеркала — слегка покоробленного, отчего лицо ее словно бы отражалось в воде. В кухне все оказалось как должно, и она одарила Ли улыбкой такой неожиданной сладости, что он обернулся, стиснул Аннабель в объятиях и зарылся лицом ей в волосы, потому что у него был роман с другой женщиной, как того и следовало ожидать.

— Чем ты сегодня занималась, любимая?

— Рисовала натурщика, — безразлично ответила Аннабель.

Ее очевидное безразличие к миру за пределами своего непосредственного восприятия перестало задевать Ли, но не уставало изумлять: сам он всегда старался быть счастливым как только мог. Они жили вместе уже три года, но по-прежнему, оставаясь с Аннабель, Ли чувствовал себя одиноким странником в неведомой стране и без карты. Истинные странники редко улыбаются: то, что им пришлось пережить, навсегда стирает улыбки с их лиц; пока что Ли не был готов присоединиться к их избранному аристократическому обществу, хотя уже сильно изменился по сравнению с тем, каким был раньше, и его изумительная улыбка вспыхивала гораздо реже, чем в те дни, когда они с Аннабель еще не были знакомы, ибо тогда он был совершенно свободен.

Свобода эта стала результатом необычного стечения обстоятельств. И сам Ли, и его брат родились совсем с другими именами. Ли перенес три смены имени: от Майкла к Леону и затем к тому, которое выбрал сам, уменьшительному, заимствованному из какого-то ныне забытого вестерна, который посмотрел в киношке одним субботним утром, — Ли — и надменно сохранил его, став взрослым, поскольку не стыдился собственного романтизма. Тетка, воспитавшая обоих мальчиков, поменяла его имя на Леон в честь Троцкого. Замечательная женщина — повариха, профсоюзная уполномоченная, она не покладая рук трудилась, чтобы вырастить мальчишек, и смогла внушить им чувство собственного достоинства и некую суровую требовательность, которые они, повзрослев, проявляли в достаточной мере каждый по-своему, хотя совсем не так, как одобрила бы тетка.

Базз же переименовал себя сам. Когда ему было четыре года, он выбрал этот таинственный слог из титров телевизионного мультика, а потом всегда настаивал, чтобы его называли только так и никак иначе — без фамилии, без ничего; ни на какие другие имена он не отзывался, а потому кличка вскоре прилипла к нему навсегда. Он говорил, что любит это слово, потому что оно долго висит в воздухе после того, как он уходит, однако Ли подозревал, что ему просто нравится доставать всех этим звуком. Их первую фамилию тетка официально поменяла на свою после того, как их мать, ее сестра, лишилась своего общественного лица настолько эффектным образом, что стала легендой в их старом районе.

На День Империи в начальной школе, где учился Ли, организовали утренник — вывешивали флаги, показывали патриотические живые картины и танцевали народные танцы. Праздник достиг кульминации, когда группа избранных малышей в парадных костюмчиках выстроилась на игровой площадке: на шее у каждого висела на тесемке карточка с буквой, и вся шеренга гласила: ПОСТУПАЙ ПРАВИЛЬНО, ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПРАВИЛЬНО, — такой кантианский императив был девизом школы. В тот ветреный июньский день на шестилетнем Ли висела буква «С», когда его мать, нагая и вся разукрашенная каббалистическими знаками, ворвалась на запруженную народом игровую площадку и рухнула на асфальт прямо перед ним, корчась и рыдая.