Джоан Барфут - Тяжкие повреждения

Что произошло с женщиной, требовавшей шрамов, жаждавшей крови?

Она все еще здесь. Она, скорее всего, всегда тут будет. Но разве это — мишень, это бедное существо?

— Я думаю, — осторожно говорит он, — что вы должны говорить все, что захотите. То есть я бы на вашем месте убить меня хотел, это точно. Но я не знаю, что сказать. Простите — это ерунда. Наверное, это вообще ничего не значит. Но я ничего не могу исправить. И не знаю, что делать, — это вырывается, как рыдание. Он действительно растерян. Потому что он, вообще-то, прав. И они ходят по кругу. Они зашли в тупик, потому что она потеряла ноги, он сердце, и что тут скажешь?

— Тебе будет лучше, если я в тебя выстрелю? — мягко спрашивает она. — Просто раню, покалечу, чтобы по справедливости, сравнять счет, око за око, ноги за ноги?

Секунду, почти такую же длинную, как та секунда в «Кафе Голди», только неподвижно, не поворачиваясь, не крутясь, он просто смотрит на нее. А потом уголки ее губ начинают подрагивать в улыбке. Тогда и его губы — тоже.

Они не то чтобы смеются. Едва ли между ними возникла душевная близость. И обстоятельства их не сблизили, и она не перестала жалеть о том, что он существует. Да и он, наверное, жалеет о том, что существует она. Но это — гораздо больше, чем она могла представить.

В эту секунду, в этот мимолетный миг страшная горечь наказания, тяжкое бремя мести уходит, освобождая место — чему? Она думает, что, возможно, верным словом будет все-таки свет , благодать. Она не совсем точно знает, что это такое, что в целом оно включает и охватывает, но к ней приходит именно слово: она чувствует краткое озарение, нисхождение света — благодать.

Ее саму потрясает, переполняет ощущение своего не совсем добросердечия — она не собирается и не хочет становиться добросердечным человеком, — но горячего желания не причинять вреда. Не обязательно создавать свет, но не сгущать тьму.

Свет и благодать невозможно поддерживать постоянно и непрерывно, по крайней мере она не может. Это все пока — гидропоника, корней оно не пустило, но об этом нужно знать. И заботиться. Как заботиться о благодати, как ее поддерживать?

Как и все остальное, так она думает. Как упражнения для мышц груди, спины и рук: повторять, упражняться, делать одно и то же снова и снова до тех пор, пока не станет, а иногда и когда станет трудно и больно, преодолевая себя.

Она тянется и прикасается к колену Родди. Не любя и не прощая, но потому, что он, пусть неуклюже и нечаянно, дал ей это.

Лайл сейчас тихо беседует с Мартином и Джейми, прислонившись к перилам веранды возле угла дома.

— Не пора ли начать второй раунд? — кричит им она. И еще: — Давайте-ка, все, возвращайтесь. Вам нужно как следует познакомиться с Родом.

Под этим она, наверное, подразумевает разговоры: запинающиеся вопросы, неловкие ответы, ритуал знакомства, который сделало таким тяжелым и, возможно, страшным, бремя обиды, недоверия, неприязни, страха, презрения, неумения и, никуда не денешься, очень глубокой ярости.

Так все это более-менее и происходит. Голоса у всех напряженные, незнакомые и едва ли раскованные, но как хорошая хозяйка она направляет их друг к другу, устанавливает связи и темы, интересные всем, помимо одной, явной, себя самой, и разводит говорящих, когда голоса становятся резкими. Она говорит Джейми, что Род в тюрьме сдал экзамены и ему интересно работать на воздухе. Говорит Роду, что Джейми тоже вернулся к учебе, а одно время работал в цветочном магазине.

Она говорит Роберту и Уильяму, что мама Рода тоже умерла, когда он был подростком, а Роду говорит, что один из них — серьезный ученый, а другой — серьезный исследователь общественного мнения. Она говорит Мартину, что Род мечтал переехать из маленького городка в большой город, а Роду — что желания Мартина стали более обширны и он недавно вернулся из Индии. Есть масса возможностей — вот что она хочет сказать. Выходов по-настоящему много.

Она говорит Мэдилейн, что Род рос в основном с бабушкой, а Роду говорит, что, если бы не Мэдилейн, она даже не знает, что стало бы с ней, да и с Джейми, и с Аликс, когда для них настали очень тяжелые времена. Она говорит Берту, что отец Рода, похоже, человек очень немногословный, а Роду говорит, что Берт тоже такой, но каждое слово произносит, чтобы поддержать и утешить.

Многое из этого приводит ко вполне удачным и продолжительным беседам. Но, сделав все, что смогла, она предоставляет их самим себе.

Утешение — интересное понятие. Оно снова всплывает в уме, когда через несколько часов обед подходит к концу, на столе полно грязных тарелок и салфеток свечи догорают, цветы никнут и клонят головки. Сейчас по одну сторону длинного стола Джейми и Мартин ведут негромкий разговор, а Уильям и Роберт, сидящие по обе стороны от Мэдилейн и Берта, склонились к пожилой паре, и все они кивают, обсуждая что-то забавное. Аликс сидит рядом с Родом, а тот — рядом с Джейми, смелое сочетание, которое по ходу обеда, пока Джейми не повернулся к Мартину, стало если и не теплым, то сердечным, и какое-то время Джейми и Род оживленно сравнивали тюрьмы, охранников, с которыми им приходилось иметь дело, то, как относились к ним полицейские и адвокаты. Айла слышала, как Джейми сказал: