Джумпа Лахири - Тезка

— Я уже замерзла. Как ты думаешь, они уменьшат кондиционер, если я попрошу?

— Вряд ли. Хочешь накинуть мой пиджак? — спрашивает Никхил.

— Нет, спасибо. — Мушуми улыбается мужу, но вдруг чувствует себя опустошенной, глубоко несчастной.

Ей не нравятся мальчики-подростки из Бангладеш, которые подают им горячие хлебцы серебряными щипцами. Ее раздражает, что старший официант, подошедший принять их заказ, несмотря на безукоризненные манеры, не смотрит им в глаза, а обращается к бутылке минеральной воды, стоящей между ними на столе. И хотя они уже сделали заказ, Мушуми хочется встать и уйти. Она уже сделала так однажды неделю назад, в одном дорогом салоне. Что-то в манере парикмахерши, в скучающем выражении ее лица, в том, как она небрежно подняла прядь ее волос и посмотрела на просвет, показалось Мушуми ужасно оскорбительным. В результате она просто встала и вышла из салона, когда та на минутку отошла, чтобы побеседовать с другой клиенткой. Интересно, что такого особенного нашли в этом ресторане Астрид и Дональд? Может быть, здесь потрясающая кухня? Но когда приносят их еду, Мушуми начинает еще больше злиться. Ее подают на огромных квадратных тарелках, покрытых узорами майонеза и украшенных зеленью, но сами порции микроскопические. Как обычно, они пробуют блюда друг у друга с тарелки, но в этот раз закуска Никхила ей не нравится. Сама она управляется быстро и вынуждена смотреть, как Никхил разделывается со своей перепелкой.

— Не стоило сюда приходить, — вырывается у нее.

— Почему? — Он смотрит вокруг с одобрением. — По-моему, довольно милое местечко.

— Не знаю. Просто здесь совсем не так, как я думала.

— Раз уж мы здесь, давай оттянемся по полной.

Но ей не хочется оттягиваться. К концу трапезы ей приходит в голову, что она и не наелась, и не захмелела. Несмотря на два коктейля и бутылку вина на двоих, Мушуми остается неприятно трезвой. На тарелке Никхила лежит горка костей — смотреть противно. Скорее бы он закончил есть, чтобы она могла закурить сигарету.

— Мадам, ваша шаль. — Один из мальчиков подает ей упавшую на пол пашмину.

— Ох, простите. — Мушуми чувствует себя неуклюжей, нескладной. Она смотрит себе на колени — все платье покрыто лиловыми волосками от пашмины. Она пытается отряхнуть платье, но волоски прилипли к нему, как кошачья шерсть.

— Что случилось? — Никхил поднимает глаза от своей тарелки.

— Ничего. — Ей не хочется говорить, что его дорогой подарок испортил ее платье.

Они в зале последние — остальные клиенты давно ушли. Ужин оказался гораздо дороже, чем они ожидали, и, когда Никхил подписывает чек, ей хочется плакать. Дурацкий ужин, а чаевых он оставил им на целую армию. За что? Она оглядывается по сторонам: с части столиков уже сняли скатерти, официанты переворачивают стулья и ставят их на столы.

— Ты посмотри, они уже сворачиваются, а мы еще не ушли!

Он пожимает плечами:

— Дорогая, уже поздно, может быть, по воскресеньям они раньше закрываются?

— Знаешь, за такие деньги они могли бы подождать, пока мы выйдем. — В горле у нее стоит плотный ком, глаза наливаются слезами.

— Мушуми, что с тобой? Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она отрицательно качает головой, закрывает глаза. Ей не хочется ничего ему объяснять. Надо просто вернуться домой, забраться в кровать и забыть этот вечер, поместить его в чулан своей памяти и запереть на ключ. На улице моросит дождь, и Мушуми рада, что не придется идти домой пешком, что можно теперь с чистой совестью поймать такси.

— Так что же все-таки случилось? — спрашивает Никхил по дороге, и она чувствует, что его терпение на исходе.

— Просто я так и не наелась. — Она смотрит в окно на пролетающие мимо них ярко освещенные дешевые ресторанчики, кафе, пиццерии и суши-бары. Обычно она в подобные заведения не заходит, но сегодня они выглядят так весело, заманчиво. — Знаешь, пожалуй, съела бы пиццу.

Через два дня в Нью-Йоркском университете начинается новый учебный год. Для Мушуми этот год особенный — период ученичества закончился навсегда. Больше ни разу в жизни ей не придется готовиться к экзаменам, с восторгом думает она. Конечно, предстоит еще писать диссертацию, но все равно она чувствует себя свободной. Мушуми работает по договору, преподает французский язык для начинающих, три раза в неделю. Все, что ей нужно, — это посмотреть на расписание и записать в свой календарь часы занятий. Самое большое усилие, которое она должна сделать, — это запомнить своих студентов по именам. Ей льстит, что все они считают ее француженкой, или наполовину француженкой, — так приятно смотреть на их отвисшие челюсти, когда она признается, что родилась в Нью-Джерси в семье бенгальских эмигрантов.