Эльмира Нетесова - Запоздалая оттепель, Кэрны

— Тебе-то чего недостает? Другие вовсе бедолаги. А ничего, крепятся втихомолку. Кто нынче счастлив? Да ни единого в свете не отыщешь. Но молчат. Никого не винят в бедах. В самих себе тепло откапывают не только для себя. И для других.

— Они сильнее меня.

— Выходит, не поизвелись человеки?

— Но мало их, Кузьма. Иначе почему так много горя?

— Да потому, что жизнь из радостев никому не дадена. Все в ней вперемешку. Оттого барахтается в ней человек, как муха в говне. Хочь и вонюче, а тепло! Вот и люди… Ищут крупицу тепла в жизни, как та муха…

— Хочешь сказать, держаться в ней не за что? Не стоит она того?

— Это кому как! Ежли ничего доброго не сеял в молодости, в стари что пожнешь?

— А коли все посевы поморозило, как тогда?

— Смотря какие посевы… Одни согреть, другие пересеять надобно!

— Поздно, Кузьма! Все поздно. И нет уж сил…

— Тебе ли на то жалиться? Ты еще можешь устроить свою жизнь и быть довольной.

— Кузьма! Помороженное поле скоро не родит. Вот так и я. Для новой жизни силы и тепло нужны. А у меня их. нет. Держаться из последнего устала. Даже сильные, молодые кони, случается, падают замертво на дистанции, не доскакав до финиша.

— А тебе на что скакать? Труси полегоньку. Оно так верней. И меньше сил уйдет. И финиш твой — не кормушка, не сбегит от тебя. Главное, не натереть холку и не сорвать пупок. У нас тут сколько хороших мужиков! Ты не гляди на седины и морщины — они все мужчины. И поверь, эти, коль сюда пришли, жизнью битые. Они сумеют другого понять. И защитить, как самого себя.

— Скажи, Кузьма, у тебя есть женщина?

— Тебе это на что?

— Передай ей от меня, что она самая счастливая на свете!

— С чего взяла?

— Да все оттого, что мы, бабы, в этом не ошибаемся. Вот только не каждой повезет, как ей. Ну да ладно. Прости, что время у тебя отняла…

…Лишь через неделю сумел Кузьма вырваться к Шурке. Предупредил Якова, чтобы тот не искал его, сказал, куда собрался. Тот головой крутанул, ответил коротко:

— Твое дело…

— Узнаю, понравилась ли ей отремонтированная изба. Иль что-то не по душе пришлось?

Шурка встретила Кузьму подвязанной черным платком, притихшая.

— Кузьма! — глянула она на него, улыбнулась вымученно.

— Ты что ж это? Вовсе прокисла тут? Совсем старухой сделалась! — обнял бабу.

— Алены не стало, Кузя!

— А ты ее слезами воротишь с погоста? Нет! Зато себя убиваешь заживо! Кому эдакое сдалось? Алене? Навряд ли, коль умной бабой была! Мне и подавно! А ну вытри сопли, слюни, кончай хныкать! Жизнь идет вперед рогами. Главное, задницу и бока от них сберечь! И кончай реветь. У всех свой срок в жизни отпущен, на горе и радости!

— Кузьма! Она моя сестра!

— И что теперь? Я жену похоронил. Если убивался б, как ты, тебя бы проглядел! А она сама, своими руками, меня к тебе толкнула! Коли б знала, уссалась бы от злости. Но ее нет! А ты — вот она! Глянь, какая красивая! Краше тебя в целом свете нет! Я люблю тебя! — вырвалось само собой, неожиданно для самого Кузьмы.

— Потом об этом. Нынче — грех!

— Кто удумал? Балаболки порешили? Старые шишиги? Нельзя до сороковин ни о чем говорить? Да у них вся судьба — сплошной погост и похороны! Им дай волю, в слезах и соплях утопят! А за углом с ближним соседом грешат. Либо с мужиком своей лучшей подруги! Иль, скажешь, сбрехал?

— Не знаю! — опустила голову баба.

— Не слухам их, кикимор заугольных. Им про любовь и в праздники никто не скажет. Разве только черт, да и то с перепою, спутав с ведьмой. А ты у меня — светлое солнышко, радость моя!

Шурка зарделась, выдохнула тяжелый ком.

— Разденься. Чего мы тут стоим? — предложила мужику пройти в комнату. — Помяни Алену! — попросила тихо.

— Царствие небесное рабе Алене! Упокой Господи ее душу! — перекрестился Кузьма, выпил рюмку водки. И спросил: — Сама-то как?

— Креплюсь!

— Ремонт увидела? Иль не до него еще?

— Свою избу не узнала. Мимо прошла.

— С чего?

— Дворец! Моя камкой была!

— Изба должна быть под стать хозяйке. Иди ко мне! Присядь рядом! — обнял Шурку. Та разрыдалась у него на плече. — Ты чего?

— Прости. Не смотри. Это пройдет…

Кузьма понял. Ему давно нужно было прийти сюда. Не дать бабе застрять в горе в одиночку, встряхнуть, отвлечь, заставить увидеть жизнь и захотеть жить, вот так, как в свое время Максим пришел в больницу навестить Зинку. «А ведь прав был зять», — подумалось мужику.

— А ну, где мы тут закопались? — вытащил платок, вытер лицо Шурки. Поцеловал бабу. Та вначале попыталась отвернуться, указав на портрет сестры. Кузьма отвернул его лицом к улице. И схватил Шурку внезапно, крепко. — Моя?!