Эльмира Нетесова - Запоздалая оттепель, Кэрны

Привела в себя полукровку боль. Кто-то поднимал ее. Она хотела ощериться, но не смогла. Лишь слабый визг вырвался из пасти и замер. Нет сил защитить волчат. Они останутся одни на смех стаям, своре, тундре, на горе себе… Нет сил открыть глаза, оглядеться, нет сил дышать. Да, она не рассчитала… Это непростительно никакому зверю тундры. За такое она наказывает. Подвело собачье начало, крепко сидевшее в ней. Не оправдало себя и волчье: нет сил — бери злобой. Ею медведя не одолеть. Потому и подыхай, если нет сил жить… Кэрны сглатывает тугой комок. Липкая, с медвежьей кровью вперемешку слюна сдавливает дыхание, не пропускает его. Откашляться б теперь, да невмоготу. Сейчас бы воды из ручья. Но где он? Верно, совсем рядом. Вот и спина мокрая. Повернуться бы, да боль сковала…

Полукровка дышит тяжело, с хрипом. Что? Показалось? Вода будто услышала, сама льется в пасть прохладной струей, только успевай ее глотать. Волчица торопится. Ведь вода ласкает глотку, остужает боль. Кэрны открыла глаза.

Ее голова лежала на коленях у человека. Хозяина! Он лил ей воду из кружки в пасть. Не торопил, гладил. Как собаку. Ласковая рука его дрожала. Он дышал тяжело. И молча жалел Кэрны. Так вот — и ударить, и пожалеть руками умеет этот человек, — подумалось полукровке. Ей хотелось увидеть своих волчат. Живы ли? Кэрны подняла голову. Возле избы лежал медведь. Без шкуры. А неподалеку от него ездовики, вместе с ними и волчата, расправлялись с добычей — медвежьими потрохами.

Кэрны не знала, как она оказалась у избы. Не чувствовала, когда сюда на руках принес ее человек. Волчица хотела отодвинуться, лечь подальше. Но хозяин сам осторожно приподнял ее голову, положил на медвежью шкуру. Встал, подошел к груде мяса. Отрезал большой кусок, вернулся к Кэрны. Та жадно нюхала, но встать или повернуться не смогла. Человек понял и, нарезая ножом небольшие куски, стал совать мясо в пасть волчице. Та глотала целиком, не жуя. А хозяин говорил:

— Ешь, девка, ешь, помощница, подруга ты моя хвостатая. Ешь, поправляйся. Нельзя, выходит, нам жить друг без дружки. Сегодня ты клыками своими мою жизнь из лап медвежьих вырвала. Ох, не сообрази, да не предупреди, да не задержи ты его у ручья на те минуты — не жить бы мне. Этот космач — мой подранок еще с прошлой весны. Меня он следил. И встретил бы… Да так, что нынче он бы мною пировал. То-то. Ты выручила. Век этого не забуду. — Помолчав немного, человек добавил: — Жаль, однако, что языка человечьего ты не понимаешь. А я твоего, — тяжело вздохнув, он умолк.

Волчица встала лишь на третий день. Шатаясь и хромая, поплелась в тундру. Там она ела листья клюквы и первую, зеленую морошку, цветы шикши и листья волчьих ягод… А еще через неделю уже совсем поправилась…

Человек не видел, как глубокой ночью ушла волчица в тундру. Он искал, он звал ее и не находил. Понял по-своему, что ушла она в тундру помереть. Так делали волки и собаки. Кто из них чуял близкую кончину, — уходил навсегда из стаи иль своры. Смерть приходит к каждому. В свой час. И ее встречают один на один, как забытого друга. Старые, отжившие свой век, благодарят за то, что не отняла жизнь в молодые годы, а несостарившиеся — рады свиданию с небытием, опережающему немощь и болезни. Но и те и другие благом считают на ногах встретить кончину. Идут по тундре, пока есть силы. Идут плечо в плечо со своею смертью, смешиваясь с нею дыханием, каждым шагом. Но смерть устает идти долго и валит с ног мгновенно. Иному псу иль волку даже не удается повыть, спеть тундре свою последнюю песню…

Человек приуныл. Он не знал очень важного: волка и пса, исчезнувших в тундре, обязательно отпевает стая иль свора. Они чуют разлуку за несколько дней. И в минуту смерти задерет морду вожак, заведет унылую, долгую, как осенний дождь, прощальную песню. Вожак упряжки вспомнит в ней долгие как ночь километры в тундре, измеренные не человеком, а собачьими лапами, плечами и боками. Сколько их, задыхаясь от холода и тяжестей, пробежали они бок о бок с тем, кто ушел в тундру навсегда. Вспомнит вожак, как пурговали в косматом месиве вьюги где-то под сугробами в черной, одичалой от метели тундре. И подпоет вожаку свора собачья. Уронит иной пес слезу на снег. Живую, теплую. А глянь через секунду — нет жизни в слезе. Капля льда. Все умирает в свой час…

Но свора была спокойна. Собаки не плакали в небо. Волчата весело играли с ездовиками. Переживал лишь человек. О чем он думал? Ведь свора, его ездовики были все целы. Они спокойно расхаживали или носились по берегу. Да и волчата… Вон как доверчиво лезут носами в его ладони! Большие, теплые. Тычут хозяина в бока. А тот вздыхает. С чего бы?..