Кирилл Воробьев: Монастырь (Книга 2)

Получив громадную филателистическую лупу в белой пластмассовой оправе, с удобной изогнутой ручкой, оперативник не стал тратить время на вникание в сюжет, а сразу раскрыл последнюю исписанную страницу.

— Он много писал? Быстро? — Походя поинтересовался Игнат Федорович, и, так и не дождавшись ответа, понял его сам. У библиотекаря имелось по меньшей мере две ручки. Обе синие, он их оттенки несколько отличались и поэтому вычленить, что писалось в секции, майору удалось без особого труда.

Это были полторы страницы безумно мелких буквочек и, сосредоточившись, Игнат Федорович принялся расшифровывать написанное. С первых же строк он понял, что Братеев прочел дневник Гладышева.

В последнем куске рукописи речь шла о поисках выхода из какого-то подземелья.

Герои, бездумно расходуя факелы, метались по пещерам, пока не наткнулись на знак, высеченный в камне на одной из стен. Лакшин пропустил нудный спор о необходимости исследования этого знака и возможных опасностях, которые подстерегают ступившего за него. Наконец персонажи решили, что дальнейшая задержка в этом месте чревата каннибализмом и один из героев сунул пальцы в углубления. Стена съезжала в сторону, и на этом текст обрывался.

Все это слишком уж походило на рекламу «несквика», если бы не несколько важных деталей. Самый толковый персонаж, тот, что осмелился все же засунуть пальцы в дырки и привести тем самым в движение скрытый механизм, почти дословно рассказывал своим попутчикам легенду (заменяя при пересказе монахов и монашек на эльфов и дварфов), которая, как знал Игнат Федорович, содержалась в исчезнувшем дневнике. Вторым доказательством служило описание подземелий. Если бы сестринские палаты, в которых сейчас находился жилой корпус зоны, поместить на десяток метров ниже уровня почвы, то получилась бы в точности описываемая Братеевым обстановка. И третье, на что обратил внимание кум, был сам знак.

Крест.

На четырех концах его имелось по три углубления, в которые и требовалось нажать.

Таких крестов майор в избытке видел по всему жилому корпусу. Их смывали, но эти графити появлялись вновь с завидным упорством.

Не было похоже, что сочинитель что-то поменял в описании и способе употребления тайного знака. Но среди ненужных подробностей не было одной, самой главной для Лакшина. В какие конкретно отверстия надо нажать, чтобы «пройти сквозь стену».

Впрочем, прикинув на пальцах, Игнат Федорович понял, что вариантов не так уж и много. Но оставался еще один вопрос: какой, или какие из множества подобных знаков настоящие, а какие созданы лишь для камуфляжа. И пока это остается загадкой, все остальные маленькие открытия не имеют пока практической ценности.

Шконка Николая стояла далеко от окон, выходящих на промзону, и поэтому он опоздал. Пока Кулин искал в темноте тапочки, запнутые далеко под кровать более шустрым Семихваловым, у окошек собралась уже большая часть секции.

Не желая протискиваться через уплотняющуюся с каждой минутой толпу первоотрядников, Куль, как был, в одних семейных трусах, выскочил на улицу. Над промкой, подсвеченные прожекторами, бились между собой черт и ангел. Не веря своим глазам, Николай прищурился и понял, что за потусторонних персонажей он принял дымное и паровое облака. Они, закручиваясь одно вокруг другого, уходили вверх, постепенно теряя очертания, достаточно быстро перемешиваясь и растворяясь в ночном воздухе.

Усмехнувшись, бесконвойник вдруг обратил внимание на то, что зеки, стоящие у решетки локалки, смотрят совсем не на промку. В партере еще оставались свободные места и Кулин, протиснувшись между двумя, такими же, как он, полуголыми субъектами, посмотрел туда, куда были направлены взгляды всех стоящих.

Сначала он подумал, что его взору предстало такой же, как с разноцветными дымами, обман зрения. Но эта массовая галлюцинация сопровождалась еще звуками и запахами.

Николай застал самый конец действа. Четыре гигантских, каждый в холке не меньше трех метров, коня с всадниками не торопясь входили в монастырскую стену. Кони помахивали хвостами, наездники, окутанные какой-то дымкой, держались прямо с таким достоинством, что даже со спины чувствовалось насколько непередаваемо огромно их величие. Хотелось не смотреть на них, а отвести взгляд, пасть на колени или ниц, зарыться в асфальт, но только не осквернять своим нечистым взором божественной скромности и великолепия этой четверки.