Зое Вальдес - Детка

Национальность Катринка выбрала себе сама. Потом, в девяностые, произошло нашествие крыс, и история повторилась: Куку чуть не хватил инфаркт – она стала походить на зацикленный шагомер, потому что беспрестанно бегала за крысами, размахивая бейсбольной битой. Однако случилось так, – о тайные умыслы живой природы! – что Катринка без ума влюбилась в черную тощую эфиопскую мышь, и, надо сказать, страсть ее была взаимной! Куке Мартинес ничего не оставалось как благословить влюбленных. Мышь в первый же день помолвки окрестили именем Хуан Перес, дабы увековечить память старинной и единственной любви их радушной хозяйки. Свадьбу устроили так широко, как только могла себе позволить матушка Кука. Катринка немедля отправилась в больницу Гонсалес Коро, бывшую больницу Святого Сердца, и приняла соответствующие противозачаточные меры – рожать в ближайшем будущем она не собиралась. В результате, все трое зажили очень счастливо. Хотя поначалу над ними и сгущались тучи. Комитет защиты революции и кубинская пиздократическая федерация объявили Куке настоящую войну за укрывательство иностранцев. И хотя речь шла о дружественных народах, наших советских и эфиопских братьях, Кука чуть было не подверглась репрессиям со стороны Органов, угрожавших переселить ее в холодную комнатушку в Вильямаристе. Но тут как раз было объявлено о легальном хождении валюты, и к туристам стали относиться более благосклонно. Дело зашло так далеко, что даже кассовые организации (кассовые – не опечатка) стали смотреть на все сквозь пальцы. Вот и получилось, что жизнь в доме Куки вернулась к состоянию той неестественной естественности, к которой она успела привыкнуть.

– Ты где, Катринка? Это я, Кука. А где Перес, вышел?

– Пошел отметиться за меня в очереди на углу. Капусту привезли. А я пока отдыхаю – все лапы гудят, полдня отстояла в пиццерию. Там пицца осталась – это твоя, мы уже пообедали. Надо же хоть что-то есть, Кука, – настаивает Катринка, снимая запиленную пластинку Карела Готта, – гляди, как ты отощала, можно подумать, что у тебя злокачественная опухоль.

Куке не хочется есть, в последнее время ей вообще мало чего хочется. Подойдя к советскому приемнику красного цвета с металлическим отливом, она включает его:

– «Страсти Сильвии Эухении», – объявляет колоратурным тенором диктор «вражеского» радио, которое пользуется на острове самой большой популярностью. И сразу же вслед за его словами раздается надрывный, всхлипывающий голос актрисы. Рыданья длятся, прерываемые горловыми звуками и вскриками, примерно минут пять. Кука, по инерции и за компанию, постанывает возле радио. По инерции люди не только аплодируют, но и делают уйму других вещей, например, продолжают жить дальше, переживая, казалось бы, непреодолимые трудности. Не переставая жалобно всхлипывать, Кука просовывает узловатые пальцы в лифчик, где когда-то была грудь, а теперь осталась только кость. Доллар – зелененький, и все на нем как надо. Настоящий.

– Действительно, куплю-ка я себе пудру.

В засиженном мухами зеркале отражается ее лицо, слезы оставили на нем терракотовые борозды, проложив их в пыли, которой недавний ветер толстым слоем покрыл ее брови, ресницы, кожу, одежду.

– Господи Боже, какая я старая! Даже родинки превратились в рыжие бородавки, и хуже всего, что я к этому привыкла, так привыкла, что даже не обращаю на это внимания. Семьдесят два года – ни больше, ни меньше…

В комнате громоздится разностильная мебель. Стулья в стиле арт-деко и обитые винилом кресла пятидесятых. Зеркало в стиле ар-нуво (как же это пишется по-французски?). Но мне страшно захотелось написать это именно так. На креольского вида буфете покоится синий стеклянный кувшин в форме рыбы, изо рта которой торчат огромные пластмассовые подсолнухи. На стене висит роскошный киот, посвященный Обатала, Богоматери Заступнице. Кука поднимается с кресла и, словно плывя по воздуху, приближается к святыне. Вся почтение, она приподнимает расшитую жемчугом белую мантию и прячет банкноту между ног изваяния. Потом поправляет ей прическу. Заметив стоящую на краю буфета вверх ногами картину, она осторожно берет ее и рукой смахивает пыль со стекла. Это приукрашенный портрет нечистой совести, в его чертах сквозит двоедушие, главное – соблюсти приличный вид. Это раскрашенный от руки портрет тех времен, когда XXL, Великая Фигура, был еще молод, когда в моде были другие его прозвания: «Ты знаешь, о ком, Руфь» – вредная сестра из бразильского телесериала, – Чико Тиньебла, Мария Кристина, по песенке Ньико Сакито: