Михаил Гиголашвили - Экобаба и дикарь

«Бедный, раньше мать только за глаза, а сейчас и в глаза называет его Вторсырье! — с раздражением думала я, вытаскивая из сумки коробочку с контактными разноцветными линзами. Отец заведовал цехом на фабрике по переработке бумаги, и мать, договариваясь о каких-то встречах, называла его не иначе как этой глупой кличкой:

«Пошли обедать к итальянцам, Вторсырье сегодня занят на фирме… — или: — Поедем на выходные на Лаго Маджоре, без Вторсырья и твоего Кабанчика, разумеется…»

Бабушка, слыша эти разговоры, качала головой и шептала:

«Да, прошли те времена, когда для женщин было три дела на свете: дети, кухня, церковь. Знаем, в каком банке она устает!»

Теперь бабушка лежит в больнице, умирает от рака. И знает об этом. А когда бабушка умрет, они останутся тут совсем вдвоем: яростная, злая мать и тихий, покорный папа, виноватый в том, что осенью идут дожди, а зимой наступают холода.

Я долго и неумело ковырялась с линзами — роняла их на стол, теряла в пузырьке. Линзы были тонкие, почти невидимые, назывались «Неделя», их было 14 штук, по паре на каждый день, семи разных цветов. Выбрала зеленые. Без опыта с ними трудно — они соскальзывают, падают, но я упорно смачивала их раствором, раскрывала пальцами веки, и, наконец, вставила. Глаза засветились зеленым — стеклянно, но ярко.

Я вытащила из сумки короткий черный парик и натянула его на голову. Из зеркала смотрела зеленоглазая брюнетка-незнакомка. Я натянула кожаную миниюбку и, босая, спустилась в гостиную. Папа замер на месте, а мать захлебнулась на полуслове:

— Это что еще за цирк?

А папа повторял:

— Потрясающе!..

Довольная, я вернулась наверх. Неплохо в таком виде явиться зверю. Смена вида — это важно. (Сплетничала же вчера мать по телефону, что чей-то муж, измученный многолетним супружеством, купил в секс-шопе маску и под видом игры стал натягивать ее на жену, что подстегнуло их угасшую постель).

Усевшись между зеркалами, я сменила линзы и парик — теперь голубоглазая шатенка сидела передо мной. Париков было два — черный короткий и кудрявый коричневый. Их я купила еще раньше, чтобы надевать во время вояжей с Ингрид, но так ни разу и не надела.

— Как вас зовут, девушка? — спросила я вслух. — Никак.

Скинув халат и стянув трусы, встав одной ногой на стул, я стала всматриваться в зеркало… Я любовалась собой, выгибая спину, потягиваясь, поддевала рукой груди. Я любила свое тело, а особенно груди, Ханни и Нанни… Они, как две сестры одной мамы, которая тут внизу, в серединке.

— Хочешь кофе с пирожным? — позвали снизу.

— Нет, спасибо! — Я накинула халат и перебралась на диван.

Напротив дивана висит работа варвара «Осень»: грубое сине-голубое небо с грустными потеками, облака из ниток и веревочек, узкая полоса чего-то очень яркого, бурая земля в буграх и бородавках, а по небу летят стальные птицы-скрепки.

Я помню, когда он делал ее. Тогда нам было хорошо. А когда нам было плохо?.. Ведь все это ерунда, эти ссоры и споры, это же не главное. Душой он совсем ребенок — все принимает близко к сердцу. Ну нельзя же верить всему, что написано или говорится просто так!.. Как-то мы видели на галерее надпись: «Мы сделаем из ваших картин больше, чем они есть». И он возмутился, говоря, что это наглость: как может мизерный галерейщик сделать из картины больше, чем она есть?.. И сколько я ни говорила, что это просто реклама рам, он не соглашался, твердя, что стрелять таких гадин надо.

Или начинает подробно отвечать на простой вопрос «как дела». Надо ответить «хорошо», а еще лучше — «очень хорошо», и дело с концом, а он — нет, рассказывает, что и как у него. Кому это интересно? Это даже и невоспитанно как-то: у нас не любят о чужих проблемах слушать — еще, чего доброго, до просьб денег дойдет, а это уже точно никому не надо. Он во многом еще ребенок. Да еще выросший там, за стеной. Но с ним интересно, он знает такие странные истории, говорит о таких вещах… А его картины?.. Я не могу без них. Я знаю каждую точку, штрих, слезу.

Да, порой он груб. А Курт, наоборот, слишком уж ласков, до приторности, это тоже мне нравилось только вначале… И притом я подозреваю, что Курт просто хитер и выведывает мои слабые стороны. «Интересно, а как он будет реагировать на известие о мачо?.. Тогда, перед отъездом, он просто перевел разговор на другую тему…» Ингрид говорила, что он интересовался, богаты ли мои родители и есть ли у меня братья-сестры, то есть — кому останется родительский дом. Да он просто выгодник и лгун! И всё, о чем он болтает, меня мало волнует.