Шарлотта Роган - Шлюпка

Итак, Мэри-Энн пришлось высказать свое мнение до меня. После всего, что я ей наговорила (а я еще добавила: «О себе не думай. Вспомни своего Роберта. Подумай о нас — обо всех. Но если непременно хочешь думать о себе, вообрази, как ты барахтаешься в черной воде, бессмысленно пытаясь продлить себе жизнь на минуту-другую — не потому, что из этого выйдет толк, а потому, что любое животное противится смерти»), Мэри-Энн, пряча лицо, жалобно шепнула: «Я не животное», а потом подняла руку и кивнула в знак согласия.

Настал мой черед. Мэри-Энн по-прежнему закрывала глаза сжатыми кулачками. Волосы неряшливыми прядями спадали ей на лицо. Исход голосования был уже ясен, и, когда миссис Грант с Ханной начали сверлить меня глазами, я пробормотала: «Воздерживаюсь. Мой голос ничего не решает. Делайте что хотите». Не знаю, расслышал ли это мистер Харди, но я помотала головой, чтобы с его места могло показаться, будто я голосовала против. Во мне еще теплились какие-то обязательства по отношению к тому, кто вел нас за собой, по отношению к мужчинам вообще и, конечно, к Богу, который всегда виделся мне в мужском обличье; сейчас этот образ как-то расплывался, по собственной прихоти вздымался из пучины и грозился нас утопить, но до поры до времени по той же прихоти поддерживал в нас жизнь и только пугал.

Ханна что-то прошипела себе под нос. Ее мертвецкое лицо скривилось. Через всю щеку тянулся красный, свежий порез. Слов я не разобрала, но по сей день у меня перед глазами стоят ее губы, которые растрескались и кровоточили, словно на месте рта у нее тоже появилась резаная рана. «Трусиха», — послышалось мне, но миссис Грант остановила ее прикосновением руки, на миг устремив в мою сторону свои непроницаемые глаза, и я как-то успокоилась, потому что в некотором роде подпала под ее власть. Такой уж у нее был дар — изображать понимание. На других женщин это действовало еще сильнее, чем на меня. Они отвечали ей преданными взглядами, а некоторые, осмелев, свысока посматривали на мистера Харди.

Кроме нас с Аней, все женщины, включая итальянок, которые подняли руки и запричитали, хотя никто не понял, дошла ли до них суть вопроса, высказались за расправу над мистером Харди, тогда как все мужчины требовали сохранить ему жизнь. У меня до сих пор нет уверенности, как проголосовала бы я сама при необходимости сделать сознательный выбор. Украдкой я покосилась на мистера Харди. Наткнувшись на его пристальный, злобный взгляд, я уже готова была послать всех их к черту — каждую женщину и каждого мужчину, каждое жалкое человеческое существо.

Повторяю: мы обессилели. Даже мне трудно вспоминать, что тогда происходило, а ведь я при сем присутствовала. Судейские крючкотворы, похоже, вообще не способны осмыслить наши обстоятельства — где уж им? Единственное, что я ставлю им в вину: они отказывались понять, что не способны это осмыслить. Мои видения резонируют, отдаются эхом. Первоначальные образы сливаются с последующими картинами, чередуясь с красно-желтыми всполохами света; лица и силуэты расплываются; солнечные блики на воде тускнеют.

— Решение принято, — объявила миссис Грант.

Вид итальянок выдавал нетерпение и полное отсутствие мыслей; можно было подумать, им открылся путь к спасению. Мэри-Энн тонко всхлипывала у меня под боком и содрогалась от сдавленных рыданий. Во мне всколыхнулась ненависть.

— Прекрати! — вскричала я. — Сколько можно ныть? И так в ушах ветер воет!

Но безысходность тут же захлестнула меня зеленой волной; я обняла Мэри-Энн, и мы прильнули друг к дружке: ее спутанные светлые пряди упали мне на щеку, а мои — темные и точно такие же спутанные — закрыли ее лицо.

Значит, мистера Харди приговорили к смерти. Дело было за малым — вытащить его из шлюпки. Он сжался на задней банке: ни дать ни взять — одичавший пес, который скалит желтые зубы и кусает воздух.

— А ну возьми меня, кто смел, возьми! — пролаял он, и, если бы решение нужно было принимать в этот момент, я бы возвысила голос и прокричала: «Умри, паршивый зверь!»

Харди подобрался к анкерку и прикрылся им, как щитом. Прокравшись вперед, Ханна попыталась вырвать бочонок у него из рук, но не тут-то было. Харди выставил его перед собой с явным намерением нанести удар, но поврежденная рука не слушалась, а сам он от слабости повалился спиной на борт.

— Грейс! Мэри-Энн! — всполошилась миссис Грант. — Помогите Ханне!

До сих пор не могу понять, с какой стати ее выбор остановился на мне, но она смерила меня оценивающим взглядом и вполголоса повторила мое имя, словно не сомневалась в моей преданности. Я оказалась единственной, кто воздержался при голосовании; наверное, она решила связать и меня круговой порукой, чтобы я заявила о себе не словом, а делом. Ее аметистовые глаза нацелились на нас, как два цветных буравчика, и я поплелась вслед за Ханной, по щиколотку в перекатывающейся морской воде, где до сих пор плавали сохраняемые ради костного мозга птичьи косточки вперемешку с редкими перьями и последними ошметками протухшего мяса. Зажмурившись, я сделала попытку разобраться в своих мыслях. Теперь, когда под боком не было Мэри-Энн, меня пронизывал холод. Мистер Харди приговаривал: