Тут она увидела его отставленную тарелку и воскликнула с тревогой:
– Ты не доел грудинку, Мартин! Тебе не понравилось?
– Нет, очень вкусно. Просто я… мне не хочется.
– Сделать тебе что-нибудь еще? Сварить яйцо? Всего одна минута.
– Нет, не надо. Я и так уж ем по утрам больше, чем следовало бы.
– Тогда возьми еще поджаренного хлеба. Я как раз положила в тостер еще ломтик, на случай, если тебе захочется.
Лиз, вся сжавшись, смотрела в свою чашку и думала:
«Перестань! Прекрати! Оставь его в покое!»
Элис выскочила и положила дымящийся ломтик на его тарелку.
– Вот! – воскликнула она, погладив его по плечу. – Чуть пережарен, как ты любишь!
– Отлично, – он с вымученной улыбкой начал намазывать ломтик маслом, а Элис придвигала поближе к нему мармелад, мед и арахисовое масло.
«Бедняжка! – подумала Лиз. – Ей кажется, что нет боли, которую нельзя было бы исцелить с помощью еды».
Элис могла бы объяснить ей – будь она способна объяснить что-то столь отвлеченное, – что это вовсе не так. Старательно навязываемая им еда была только выражением той любви, которую она прятала в себе, не осмеливаясь показывать ее открыто, так как оба они производили впечатление людей, не нуждающихся в любви.
Мартин, уткнувшись в газету, с трудом съел половину ломтика, потом с притворной тревогой поглядел на часы и вскочил.
– Неужели так поздно! Сегодня мне надо быть в конторе пораньше: если я не успею на поезд восемь пятнадцать, то заставлю ждать клиента.
Лиз тоже вскочила.
– Я сейчас! Только сбегаю за жакетом.
Элис пошла за братом в холл, помогла ему надеть пальто и, смахивая с лацканов невидимые пылинки, вдруг сказала умоляюще:
– Тебе нужно новое пальто, Мартин. После твоего гриппа тебе следует очень беречься. Последний раз, когда я была в городе, у Рипса был очень хороший выбор. Прекрасный английский твид. Хочешь, я возьму несколько образчиков, когда буду там в следующий раз? Тогда они успеют сшить его до зимы.
Глядя, как она, наклонившись, проводит щеткой по полам его пальто. Мартин хмурился со смешанным чувством нежности и раздражения. Когда Элис выпрямилась, она не могла понять, улыбается ли он ей или ее обманывают вздернутые уголки его губ.
– Так ты окончательно решил не идти на вечер Розмари? – спросила она в десятый раз.
– Окончательно. Разве не довольно и того, что подарок для нее обошелся мне в десять гиней?
– В девять фунтов девятнадцать шиллингов шесть пенсов, – с упреком в голосе поправила Элис.
Лиз с папкой под мышкой скатилась вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки и застегивая короткий кожаный жакет, покорно позволила Элис поцеловать себя в щеку и выбежала вслед за отцом.
– Будь ангелом, тетечка, зайди скажи Лайше, что я буду ждать ее в «Мэннинге» ровно в час! – крикнула она на ходу.
– Хорошо. Только не опаздывай сегодня. Я обещала Гвен прийти пораньше и помочь с ужином.
Лиз наморщила нос.
– Меня не жди. Мы с Лайшей где-нибудь перекусим.
Элис шла за ними по веранде и по садовой дорожке, мешая советы со словами ободрения. Мартин слегка наклонился, когда она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и уцепилась за его плечо, точно они расставались надолго. Он подчинился, понимая, что это не просто утреннее прощанье, но и выражение сочувствия, которое она больше никогда не осмелится выразить словами.
Потом он незаметно освободился от ее рук, двинувшись вперед. У калитки он остановился и оглянулся – но не на Элис, которая стояла возле камелии, посаженной их дедом восемьдесят лет назад, а на дом позади. В лучах утреннего солнца «Лавры» – массивные кирпичные стены, чугунное кружево балконной решетки и парапета, лабиринт печных труб и чердачных окон на крутой шиферной крыше – казались чем-то вечным и непреходящим. Какие бы разочарования ни принесла ему жизнь, ничто не могло отнять у него надежного уюта и безмятежности дома его матери, который был для него не только родным домом, но и убежищем.
В меняющемся мире Уголок оставался тихим оазисом, и там почтенные буржуазные семьи высоко держали знамя добродетелей своего класса. И в душе Мартина, не умирая, жила горечь сознания, что единственный скандал, разразившийся тут, был связан с ним самим. Жанетт ненавидела респектабельность и чопорность «Лавров». А ему они нравились. И он будет сохранять свой дом неизменным, пока у него хватит сил. В сумасшедшем водовороте современности человеку нужен оплот, а нет оплота надежнее дома, в который ты глубоко врос корнями.
Читать дальше