Сирил Коллар - Дикие ночи

Я ухожу с Джанкарло, он, похоже, совершенно пьян. На заднем сиденье машины ко мне прижимается девушка из оргкомитета фестиваля. Ее зовут Лючия, и она немножко похожа на Фей Данауэй; я думаю, что скоро лягу с ней в постель, и спрашиваю себя: сказать о вирусе или не сказать, может быть, ничего не объясняя, надеть презерватив, войти в нее, но не кончать? Это слишком сложно, я смертельно хочу спать, да и выпил явно больше, чем следовало.

Прямые линии в предместье, грязные дома, дверь. Джанкарло говорит:

— Вот здесь я живу.

В квартире много девиц, одна из них только что приехала из Нью-Йорка. Приходит какой-то тип, и Лючия тут же начинает с ним кокетничать: это приятель Паолы, другой девушки, ее сейчас нет в квартире. Она и Лючия вместе изучают американскую литературу двадцатого века. Приятель Паолы пишет диссертацию об американском писателе-экзистенциалисте, мне называют его фамилию, которую я тут же забываю. Он пришел за «Анатомией критики» — это его настольная книга.

Мы ныряем под влажные простыни, постеленные на старую полированную кровать. Лючия осталась в свитере и трусиках. Я придвигаюсь к ней, начинаю ласкать грудь и засыпаю, положив голову ей на живот. Через какое-то время я просыпаюсь, отодвигаюсь от нее и тут же снова засыпаю.

Лючия встала раньше меня: ей пора на фестиваль. Я иду в кухню, и Джанкарло наливает мне кофе в кружку. Клеенка, старая мебель, стальная кофеварка, облупившийся потолок; я во Флоренции и одновременно на тысяче подобных кухонь: в Лилле, в шахтерском поселке, где я пробыл целый год; в Брюсселе, где я жил недалеко от зоологического сада; я снимал квартиру, пока работал в этом городе над короткометражным фильмом и был помощником оператора.

Под мелким дождем я иду к центру города. Во всех киосках я вижу газеты, где на первых страницах самыми крупными буквами сообщается о вирусе СПИДа в Тосканском районе. Я нахожу Омара в гостинице. Он решил ехать в Рим к своей любовнице; ночью они будут заниматься любовью, а потом поедут в Остию на пробы. Я возвращаюсь в Париж.

Лора ждет меня на вокзале. Она держит на руках какой-то комок шерсти. Я спрашиваю ее:

— Это еще что такое?

— Это Морис.

— Ну, тогда привет, Морис.

Я поглаживаю ему нос, и щенок начинает барахтаться, дрыгает лапками во все стороны. Шерсть на большой голове стоит дыбом, как у панка, он так же слабо напоминает собаку, как игуанодон динозавра.

— Какой он породы?

— Лабрадор.

— А с чем это едят?

— Идиот! Лабрадор — это пиренейская овчарка.

Запахи любви, крики, оргазм; Морис сидит в ногах кровати, как в первом ряду ложи, и получает бесплатный урок секса. Он внимательно смотрит на нас круглыми черными глазами.

Свет, отраженный стенами ванной, становится оранжевым. Я вытираюсь махровым полотенцем. Лора стоит в ванне, направив на себя струю душа. Она говорит:

— Пока ты был во Флоренции, приходил Сэми…

— Как странно! Вы оба утверждаете, что терпеть друг друга не можете, но, стоит мне уехать, как вы немедленно оказываетесь вместе!

Брион умер. Я не пошел на похороны, но не потому, что чужая смерть напоминает мне о том, что я тоже могу умереть, просто между нами стоит кое-кто: Иван, познакомивший меня с Брионом, не хотел, чтобы мы слишком сближались. Охота под присмотром: трудно приручить миф за несколько часов.

Брион — это Танжер, Керуак, Бюрруф, машина грез, каллиграфическая живопись, «Жадная пустыня». Угас целый мир, когда-то так поразивший меня, хотя его творец и переживет свое творение. Иван служил мифу, но был ли он искренней меня? Может быть, он ждал, что миф станет работать на него? Я не привык служить кому бы то ни было; в редкие мгновения я наслаждался ртом Бриона.

Я на самом деле любил этого старого джентльмена, который целыми днями пил «Четыре розы» и курил. У него был рак ободочной кишки, искусственный анус и мешок для дерьма под безукоризненно белой рубашкой. В семьдесят лет Брион поднялся на сцену Театра Бастилии, чтобы исполнять рок. Я снимал его.

Потом пластиковый мешок заменили другой системой, которую он должен был промывать каждые три дня. Это изменило всю его жизнь: он не мог больше трахаться. Операция проходила следующим образом: один врач стоял перед ним, другой сзади, и они пожали друг другу руки в животе пациента; стоило это рукопожатие очень дорого.

За четыре года до этого мы сидели в закусочной перед Бобуром и разговаривали о больницах и операциях. Брион говорил со своим дивным английским акцентом: