Алан Черчесов - Дон Иван

Кровать колыхнулась, и на меня повеяло бризом. Зашлепали косо шаги. Подошли вплотную ко мне, затолкали под штору носок, развернулись голыми пятками, разведя мои ступни, и мне на живот навалилась спина, а то, что пониже, прислонилось створками к паху.

– А что бы ты сделал, Сергей, узнай вдруг, что у меня завелся любовник? – Ксения сжала плотней ягодицы. Я расценил это как рукопожатие.

Он даже смеяться не стал:

– Оптимистка. Уж на что я был ходок, а и то присмирел. Все больше ползком и хромком. Чем аппетит телесами перебивать, лучше б на стол собрала.

– Извини, дорогой. – Она подержалась украдкой за то, что выступало опровержением его пессимизма. – Сейчас покормлю. Идем-ка на кухню, расскажешь, как там и что с нашим бедным сердечком.

– Только переоденусь.

Она удалилась. Мы с Серегой остались вдвоем. Оказалось, однако, что мой визави отдает предпочтение трио. Кровать вновь вздохнула – уже не наружу, а внутрь, – и я снова услышал гудки. Говорил больной шепотом:

– Привет. Раб Божий Сергий. Накладочка вышла. Приезжаю, а клуша лежит на постели в чем мать родила… Нет, Синичка. Никак… В том и дело. На фазенду к подруге должна была ехать, а у той тачку свистнули… Не то слово – лажа. Знал бы прикуп, дал бы подкуп. Лучше бы ты ко мне в санаторий махнула на выходные, так ведь боялся, что эта заявится. Напьется на даче – взалкает любви. Ну да, как алкоголик. Утром тебе позвоню… Ночью? Навряд ли. Но если получится, аки амурчик на крыльях. Лобзаю в пунцовы уста. Покакулики!

Полчаса молитвы за шторами – и зрение обостряется, как у сыщика. Забытые вами улики так и лежат на полу – да еще какие улики! Два тельца, сплетенные в рифму, две завитушки, свернутые в рожок. Выпутав из него трусы, вы прибираете их в карман, а шелковые стринги запихиваете под подушку, на которой находите несколько волосков. Поскольку супруги блондины, темные трещинки на постели угрожают раздвинуться в пропасть. Лучше их сразу сдуть. Теперь – подготовка к веселью.

Обыскав чужую одежду, опрокинутую на стуле, я нахожу то, что нужно, и перекладываю в карман. Мобильник лежит на комоде. Проверив последний звонок, по высветившемуся номеру я отсылаю Синице смс-сообщение: “Прилечу, аки крылатый амур. Расчетное время – 11. Да сотвори знатных ястий поболе!” Потом возвращаю мобильник на место и обнаруживаю на тумбочке новый роман Фортунатова. Удача мне благоволит: будет чем разнообразить часы ожидания.

Заслышав шаги, я шмыгаю снова за штору. Спустя вдох и выдох она раздвигается, и в рот мой впиваются губы.

– Беги, – велит Ксения, выцедив из меня воздух. – Дверь входная открыта. Он сидит к ней спиной.

– Не про меня покидать до срока поле блаженства, – качаю я головой.

В глазах ее столько всего, что из них брызжут слезы. Фонтан из брильянтовой пыли. В его свечении Ксения кажется красивой и молодой. Как будто все лишние, сытые, скверные годы вылились в плач и теперь утекают, кропя мне ладони.

– Будь что будет, – шепчет она и, утершись халатом, босоногой девчонкой выбегает из комнаты. Стоит женщине показать, что ради нее вы рискуете, как она ради вас взойдет на костер.

Широк подоконник достаточно, чтобы уткнуться в нишу спиной и, согнув колени, расположиться для чтения. Зевак со двора бояться не стоит: в богатых дворах зевак не бывает – за шлагбаум не пускает охрана.

Старина Фортунатов отвратный субъект, но излагать умеет. Книга меня увлекает. При всей ироничности стиля, повествует роман о любви. О разных ее ипостасях, начиная от страсти, кончая смирением. Текст забавен, циничен, но буквально пронизан чувством любви – к женщинам, детям, животным, к жизни, земле и еде. Бывают книги, читать которые хочется хором или по крайней мере вдвоем. Не вслух, а одновременно. Я думаю: Жанна была неправа. Если кто и умеет награждать настоящей любовью, так это Матвей, а не я. При всем том Фортунатов – чудовище. Представить его нежным любовником сложно, а вот распущенным фавном – легко. По большому счету все в книге – ложь. Но отчего-то она правдивей любой из минут, когда я отвлекаюсь от строчек и с подозрением слушаю время. “Ну и кто из нас, братец, фальшивка?” – задаюсь я вопросом. На него имеется два варианта ответа: мы оба или ни он и ни я.

Я успеваю закончить роман перед тем, как стемнеет. Квартира кишмя кишит звуками. Их издают непоседливые голоса и фальшивая тишина, отданная на откуп трескотне телевизора. Контраст между книгой и звуками столь разителен, что я снова впадаю в прострацию, но не рисую, как раньше, кольца на потолке, а таю клетка за клеткой в сгустившихся сумерках. Теперь, когда ушел свет, я оказался словно бы по противную сторону – от него, романа и запечатанной под переплетом любви. Я снова лунатик. Остается дождаться луны. Если уж мне суждено подбирать со стола Фортунатова крохи и пробавляться безвыходно донжуанством, удобнее делать это в сомнамбулическом состоянии.