Алан Черчесов - Дон Иван

Я попросил убрать морскую волну, прикрыть шторы, а чтобы закрылся и рот, запечатал его поцелуем. Было это следствием все того же расстройства сознания или чем-то другим, но готов поручиться, что почти не участвовал в том, что делало за меня мое тело. Куда больше меня занимало имя той, кого я ласкал. Вернее, отсутствие имени: я никак не мог его вспомнить. К распластавшейся подо мной женщине – этой тусклой, разъятой звезде – я не испытывал ни страсти, ни привязанности, ни жалости, что приходит к нам на подмогу, когда зов плоти молчит и мы доставляем отраду попутчицам по адюльтеру лишь из стыда за свое равнодушие. Сомнамбулизм мой неплохо умел управляться во тьме со всем тем, что крепко спало в моем сердце. Так бывает с хирургом, в тысячный раз оперирующим аппендицит и вдруг понимающим, что скальпель в руках давно уже режет вслепую, но режет он ловко и правильно.

Женщина сделала мостик, покричала сердито в себя, откатилась к краю кровати и свесила голову.

– Тсс!.. Тсс, спокойно, – приказала одна половина в ней половине другой и отвесила той оплеуху.

После “тсс” меня осенило:

– Ксения!

– Что, родненький? Что, ненаглядный! Скажи, я стара и бездарна? Было не очень противно?

Мне было отнюдь не противно. Было мне все равно. Я вспомнил, что тот же вопрос задавала когда-то Инесса. Но тогда я любил, пребывая собой на все сто, – не то что теперь. Нынче я даже соврать не мог так, как я. Врал я так, будто не ведал, что вру. Потому мне было плевать, кто там врет, если врет, моими словами:

– Высший класс. Ты как женщина – ас. Я сражен… А где телефон?

Ничто не любит так рифму, как откровенная ложь.

– Хочешь Жанну набрать?

– Хочу, чтобы ты позвонила супругу.

– Зачем?

– Кое-что надо проверить.

Ксения повиновалась: перечить сегодня не мог мне никто. Мы внимали гудкам, она – прильнув ухом к трубке, я – погрузившись в оцепенение. В ту характерную неподвижность предельной сосредоточенности, с какой крестит прицелом стрелок свою жертву.

– Странно, – пробормотала она и нажала повтор.

Я услышал, как вздрогнули тросы и заработал подъемник. Я распознал эти звуки впервые, хоть они повторялись, должно быть, не раз за то время, что мы без любви занимались любовью. Чем слабее в нас личность, тем сильнее в нас чувства. В какой-то момент перестаешь слышать себя и начинаешь слышать лишь то, что спасет твою шкуру.

Веселенькое занятие – одеваться в костюм наперегонки с лифтом, взлетающим на четвертый этаж! Глядя на мои стремительные манипуляции, лицо Ксении не знало, что ему выражать – обиду, гнев, растерянность или улыбку. В мобильнике еще раздавались гудки, когда кабинка застыла на нашей площадке и из нее вышли звонки. Они зашагали к двери. Это было похоже на пульс: гудок-звонок, гудок-звонок, гудок-звонок, потом звонки прекратились, а в трубке закапало. Прежде чем ключ повернулся, я успел схватить в руки туфли и метнуться к окну.

– Ты дома? – спросил обманутый муж голосом мужа надменного.

Отрицать очевидность изменщица не дерзнула:

– Угу.

Я похвалил про себя ее краткость.

– Хорошо, – сказал муж, но я как-то не очень поверил. – А я вот сбежал.

– А, – сказала она.

В устах Ксении подобная лапидарность заслуживала аплодисментов.

– Так и так в воскресенье нет процедур. Думал вчера, что приедешь, но ты двинула к Таньке на дачу… Погоди, так ты здесь?

Догадку его она подтвердила лишь вздохом. Я услышал, как щелкнул торшер.

– А чего в темноте? – спросил муж.

– Пульт закатился. Болит голова. То есть зуб. Ноет. Спать. А у Таньки машину угнали!

Поворот был столь неожидан, что я запихнул носок в зубы. Хохот рвался наружу и раздувал мою грудь пузырями.

Подоспела выручка с неожиданной стороны: мужичок засмеялся – сердечно и громко, да так, что я безнаказанно вставил душивший смешок. Дышать стало легче, но выпал носок. Он скатился по брючине, скользнул по ступне и переполз капотом стоп-линию, показав из-под шторы супругам язык. Я превратился в натянутый нерв, точка отрыва которого помещалась где-то в гипофизе.

Отсмеявшись, хозяин поохал, а потом сказал то, что должен всегда говорить рогоносец, чтобы приободрить рогоставца:

– Теперь Аркадий Танюху убьет. Лучше б она ему изменила!

Ксения как-то уж очень взыскательно переспросила:

– Гы?

Я почти что услышал, как в мозгу у нее копошится опасная мысль.

– Да ладно тебе, – продолжал этот лапоть, судя по крякам, отиравший слезы платком. – Жена – не машина. Угнать – не угонят, попортить – не смогут: и без того уже порчена…