Алан Черчесов - Дон Иван

– И кому продавалась эта порочная дева?

– Удобней об этом не знать. Лучше – трижды не знать. Уж на что я девушка информированная, а понятия не имею… Пойдем, покажу тебе дом.

Особняк состоял из двух этажей, мансарды в два уровня и двухъярусного подвала. Над энергетикой здания потрудился гранд-мастер фэн-шуй, обеспечивший дому благотворение сфер и земную защиту от сглаза. Двенадцать спален на двадцать четыре персоны, два зала, две трапезные, пара бильярдных и два небольших кинотеатра – владелец явно жаловал чет. Я поделился с Жанной догадкой, она засмеялась:

– Считай оговоркой по Фрейду.

– Двойная жизнь?

– Здесь у каждой подметки двойное дно. А у каждого дна – два поддона.

– Чем еще вдохновишь?

– Красотою. Здесь очень красиво.

С торца постройки был пруд. Мы взошли на пешеходный мостик, вытянутый дугой над извивом водного рукава. Под ногами плескалась форель. Вдали колыхала ветвями дубрава. Небо было синим-пресиним, словно выписанным по каталогу из карибской лагуны. Громко и слаженно, как по шпаргалке, чирикали птицы в этом вполне рукотворном раю.

Разбросанные по лужайке беседки заполнялись людьми. Сделав крюк, мы обогнули дом и вышли к бассейну с раздвижной крышей, присели за барную стойку и заказали по вермуту. Из зала первого этажа донеслось: “раз, два, три”, – потом сытый голос откашлялся, бухнув в динамики, и зашепелявил:

– Шла Маша по шоссе и сосала сушку. Подсуши сушку, Витек, и убери чмок на свистящих. Шла Машаня по шоссе и сосала, сошка, сушку… Вроде лучше. Топи кнопки, перекур.

– Вот увидишь, тебе здесь понравится, – заверила Жанна. – Представь, что идешь на охоту на крупного зверя.

– Сам на прицеле, – я указал на жужжащие камеры по углам. – Да и охранников здесь – по рукаву на пиджак.

– Дурости разбогатевших мужланов. Марклен делает вид, что воюет с Байдачным, а тот притворяется, будто мечтает его огорчить. Оттого Мизандаров встречает гостей в одиночестве. Жена и дочка, по слухам, прячутся где-то в Италии, откуда прислали бочонок вина. Только война эта – понт. Вот припрется сегодня Байдачный с подарком, станут водку кружками жрать, а потом опять побратаются. Не те уже времена. У нынешних боссов кровь вызывает не месть, а изжогу.

Выпив еще по бокалу, мы отправились в зал, где уже напропалую бесчинствовал конферансье. Похабные шутки его имели успех оглушительный: веселились гости не только наглядно, но и наперегонки. Если бы не спиртное, мне бы пришлось совсем худо.

– Красиво здесь, правда? – спросила Жанна меня в сотый раз.

Я в сотый раз согласился:

– Красиво.

– Тебе нравится?

– Да.

Едва ли она мне поверила. Впрочем, здесь она вряд ли кому-либо верила.

Конферансье, будь неладен, шутил и шутил. А когда отшутился, канатоходцем по скрипичным струнам ступил на подмостки оркестр.

– Красивая музыка, – предупредила Жанна меня и взялась дегустировать ноты на вкус. От шампанского щеки ее зарделись, глаза подернулись поволокой, а от плеч, подкрашенных бронзовым отблеском ламп, оторвался прозрачным крылом аромат полированной кожи. Застыв на мгновение в воздухе, ахнул беззвучно, поплыл лепестком. Поймав, я разгладил его на ладони и предъявил улов даме:

– Твой мотылек улетел.

– А? Что? – Она не сразу обернулась, занятая ритуальным обзором окрестностей – так приглядывается к месту будущего сражения полководец, уже изучивший по карте каждую складку ландшафта. Высшее наслаждение памяти – узнавание того, что она еще не видала.

– Держи, – я вернул насекомое Жанне. Она барабанила пальцами по стенке фужера и чем дальше, тем дальше от меня отдалялась.

– Вот так всегда: отстегиваешь за тряпку, как за мебельный гарнитур, а получаешь тряпку. – Она стряхнула в опивки увядший четырехлистник и осыпала пеплом прах мотылька. – Вот тебе и красивые платья. Красивые люди. Красивая жизнь… – бормотала она, шаря глазами в толпе, пока не воскликнула: – И красивая смерть! Сейчас я кого-то убью. Будешь моим секундантом. Придется сразиться с гигантом. Ты книжки читаешь? Фортунатова знаешь?

– Конечно.

– Ну, здравствуй, Матвей! С прошлого лета не виделись. Мой новый приятель.

– О черт! Здорово.

Гигантом оказался коренастый дядька с кривыми ногами и большими ручищами, давившими с хрустом протянутую ладонь. Спереди он был скинхед, сзади – хиппи с несвежими патлами. На жестком, бронированном лице, ужаленном дробинками зрачков, примостилась шрамом крабья улыбка. Бугристый лоб и потраченная вертлявостью подбородка шея, замененная по случаю банкета пухлой бабочкой, лишь добавляли гостю сходства с ракообразным.