Алан Черчесов - Дон Иван

– Прекрати, – рассердилась она. – Это пошло и гадко.

– Зато абсолютно бесспорно. Вот и ты затыкаешь мне рот, но не споришь.

– Спорить с тем, кто стремится лишь спорить, бессмысленно. Кровь и плоть Ииуса – еще не Иисус. Это лишь оболочка и копия. А истина – это всегда только оригинал.

– Демагогия! Жаждущий веры чрез ваши догматы погружается в бездну неверия – вот тебе истина. Не вводи меня в бешенство, дева!

– Ничто не бесит атеиста так, как его неумение верить.

– А ты научи.

– За час сделать то, что сам ты за жизнь не сподобился? Не смеши.

– А ты не сдавайся. Попробуй. Приоткрой в себя дверь. Поделись сногсшибательным фактом.

– Фактом? Пожалуйста: протяженность нервов взрослого человека составляет семьдесят пять километров. Ты умудрился издергать мне все.

Остаток дня я старался их только разглаживать. Анна дулась, но таяла. Перед тем, как лечь спать, вдруг спросила:

– Надеюсь, ты не страдаешь партенофобией? [4] Партенофобия – боязнь девственниц (греч.) .

– Погоди. – Я выудил с полки словарь, прочитал толкование, вернул том на место и честно ответил: – В разумных пределах.

В ту же ночь Анна мне отдалась.

Утром я сбегал в церковь.

Днем мы занимались любовью весь день.

Вечером поняли, что это не вечер, а ночь.

На рассвете уснули, чтобы подняться уже на рассвете.

– Если так пойдет дальше, мы умрем с голоду, – улыбнулась мне Анна, когда я, чуть она распахнула глаза, поймал ее снова в объятия.

– Если так пойдет дальше, мы никогда не умрем.

– Какое сегодня число?

– Третье января.

– Три дня, как мы муж и жена. И три месяца, как ты меня любишь.

(На них ушло у меня тридцать лет подготовки.)

– Почему я тебя не ревную? – спросила она через день или два. – Тебе не обидно?

– Не очень. Ревнуют лишь то, что по праву твое, но как бы не до конца. Я – до конца. И весь навсегда в твоем сердце. Вот почему ты меня не ревнуешь. Как ревновать свое сердце к себе?

– А ты? Хоть немного ревнуешь меня?

– Я ревную тебя, потому что ты меня не ревнуешь.

– Стало быть, ревность – это когда поселился в сердце другого, чтобы другой поселил свое сердце в твоем?

– Ревность – это когда у тебя достаточно сердца, чтобы вместить туда целиком себя в чужом сердце, только чужое вселяться не очень торопится.

– Я поняла. Ревность – это любовь, которую портит жилищный вопрос. Хорошо, что я не ревную.

– Но любишь?

– Мне кажется, да.

– Кажется? Кажется, где-то видел я нож. Ты пока отдохни, а я быстренько сделаю в ванной сепукку.

– Помнишь, что говорила тебе директриса в приюте? Что ты плод любви. Ну а я продукт нелюбви. Так что будь снисходителен.

Тут нужны разъяснения. Стоит вкратце поведать историю ее полоумной семейки. Не корите за качество изложения: жизнь сплошь и рядом черпает сюжеты из похлебки грошовых романов.

Как вам такое начало? Знатный род, обедневший настолько, что потомкам его остается облизывать масло с портретов насупленных предков, решает связать себя узами брака с голодранцами громкой испанской фамилии. Отчаявшись обеспечить союз своей чести с чужими деньгами, обе чести (обделенные красотой еще больше, чем приданым или наследством, а на такую затравку деньга не клюет) принуждены обручить меж собой две гордыни.

После скромной и чопорной свадьбы родители, вытряхнув крохи монетного звона из кошельков с вензелями, отправляют своих окольцованных отпрысков в путешествие по странам Магриба. Переплыв Гибралтар на пароме, новобрачные сходят на берег с шестью чемоданами и заготовленной медью, на которую сразу же открывают охоту ватаги ухватистых боев. Север Африки на Африку мало похож, с облегчением признаются молодожены друг другу и время от времени даже держатся за руки. Они осваиваются с новой обувью, острыми блюдами и белыми балахонами, в которые облачаются молчаливые призраки, чтобы рядиться людьми в этом белом придатке песков. В гостиницах первым делом приходится проверять наличие в номере умывальника, а по ночам под морзянку клаксонов молиться на вентиляторы. Здесь, конечно, совсем не Испания, но иногда весьма мило: милые ослики прядают мило ушами. Торговцы с милой улыбкой обмишуривают туристов и мило хохочут, уличенные теми в обмане. Близорукие комнатки в дальнозорких отелях пахнут пряностями и пустыней – так же, как чай по утрам, подаваемый с кальяном и сладостями. Если не раздражаться по мелочам, тараканий шорох почти незаметен, а визгливая ругань возчиков с продавцами воды под окном отвлекает от утренней скуки. Экзотичность маршрута не гарантирует подобающего комфорта, зато с лихвой окупается дешевизной вояжа, утомиться которым новобрачные не успевают. В Танжере их застает телеграмма, оповещающая, что они сделались старше на целое поколение. Жестянка “сеата” разбилась в лепешку, врезавшись в молоковоз на обратном пути из Севильи (родового гнезда жениха) в Памплону (родовое поместье невесты), где квартет пращуров собирался отпраздновать день рождения тещи. Так, в течение одной лишь недели молодым удается жениться, лишиться невинности, зачать ребенка и осиротеть. То, другое и третье совершается ими без всякого пыла. Акт четвертый они принимают как кульминацию первых.