Анаис Нин - Соблазнение Минотавра

На террасе бок о бок, как в казарме, стояло несколько походных кроватей, разделенных ширмами.

— Надеюсь, вы не против того, чтобы поспать на открытом воздухе?

Мексиканский доктор собрался уезжать:

— Завтра я еду в Голконду. Мои приятели собираются провести там несколько дней. Если хотите, мы вас захватим.

Лилиана решила пройтись до пляжа. Она оставила чету Хэтчеров за обсуждением меню ужина и спустилась по тропинке с холма. Открывающие ей навстречу свои кроваво-красные бархатные лики цветы выглядели так выразительно, словно собирались заговорить. Песок был похож не на песок, а на затуманенное стекло, отражающее свет. Брызги и пена волн были необыкновенной белизны. Море слоилось вокруг нее, словно жидкий скульптор касалось пальцев ее ног, бедер, груди. Теплые руки моря лепили ее тело.

Она закрыла глаза.

Когда Лилиана вышла на берег и оделась, то почувствовала себя заново родившейся. Она закрыла глаза памяти. Почувствовала себя одним из этих красных цветков, поняла, что может говорить кожей, каждой ее волосинкой, всегда быть открытой и никогда больше не замыкаться.

Она подумала об упрощенной жизни. Готовить на костре, ежедневно плавать, спать на открытом воздухе, без простыней, под шерстяным мексиканским одеялом. Носить сандалии, чувствовать свободу тела в легких одеждах, мыть волосы в море, завивать их воздухом. Не красить ногти.

Когда Лилиана вернулась, Мария уже накрыла на стол. Его освещали висящие на проводе тусклые лампочки. Было слышно, как работает генератор. Деревья были полны светлячков, сверчков, острых запахов.

— Если желаете смыть с себя соль, там внизу, слева, есть ручей и пруд. Возьмите свечу.

— Мне нравится соль на коже.

На столе стояли блюда с черными бобами, рисом и тамале [9] Тамале — толченая кукуруза с мясом и красным перцем. . И опять кофе в высоком термосе.

После ужина Хэтчеру захотелось показать Лилиане весь недостроенный дом. Она осмотрела спальню с побеленными стенами и занавесками в цветочек. За стеной находилась просторная кладовая.

— Он очень гордится своей кладовой, — сказала Мария.

Кладовая была гигантская, такая же большая, как вся передняя часть дома. Огромная, как супермаркет. С полками до потолка. Все четко организовано, расставлено по алфавиту, занесено в каталог.

Каждый вид консервов, каждый вид лекарств, одежда, очки, рабочие перчатки, инструменты, журналы, книги, охотничьи ружья, рыболовные снасти.

— Не желаете ли персиков? А может быть, спаржу? Хинин?

Его так и раздувало от гордости.

— Может, журналы? Газеты?

Лилиана заметила на крючке рядом с полкой пару костылей. Хэтчер поймал ее взгляд и сказал без тени смущения:

— На тот случай, если сломаю ногу.

Лилиана никак не могла понять, почему это место ее раздражает. Она вдруг почувствовала бесконечную усталость. Мария, казалось, была благодарна Лилиане за то, что та оставила ее наконец наедине с мужем. Они удалились в заднюю часть дома, а Лилиана присела на предназначенную ей койку на открытой террасе и разделась за ширмой.

А ведь она считала Хэтчера свободным! Вот что ее так расстроило. В течение нескольких недель она восхищалась этим человеком, отвоевавшим себе независимость, сумевшим жить как абориген, ведущим упрощенное существование с минимальными потребностями. А он не освободился ни от своего прошлого, ни от первой жены. Ведь доброта нынешней жены, ее теплота и услужливость требовались лишь для контраста между ней и той, другой. Лилиана почувствовала, что Хэтчер постоянно сравнивает ее со своей мексиканской женой. И та, другая, постоянно пребывает в памяти. Возможно, именно поэтому он и пригласил ее в самый первый день, когда они ехали вместе в такси.

Она не могла заснуть, думая о неразрывности той пуповины, что связывает Хэтчера с его родиной-защитницей. (Только Америка может прислать костыли, если сломаешь ногу, только Америка вылечит от малярии, Америка-мать, доставленная в сарай для припасов в консервированном и бутилированном виде.) Он не смог бы жить здесь нагим, без имущества и провизии, с матерью-мексиканкой, на одних свежих фруктах и овощах, пусть даже их было бы в изобилии, на козьем молоке и дичи.

Закрыть глаза памяти…

Но свободна ли она сама? Пуповина Хэтчера задела ее собственные корни. Его страхи высветили перекрестки памяти, подобные двойной экспозиции, наложению двух изображений в одном кадре. Как тогда, когда один горе-фотограф снял ее в храме майя, и из-за случайной ошибки, из-за того, что он не повернул какой-то рычажок, Лилиана получилась на снимке одновременно и стоящей, и лежащей, ее голова оказалась в пасти гигантской королевской змеи, вырезанной из камня, а ступени пирамиды возвышались на фоне ее тела так, словно ее призрачная фигура проходила сквозь камень.