Т. Корагессан Бойл: Путь вниз

В конце концов, после того как он просмотрел и отверг с полдюжины названий, его взгляд привлек одинаковый ряд блестящих металлом корешков: гладкие полированные хромированные поверхности отсвечивали золотом, серебром, бронзой, и он потянул с полки книгу в сверкающей обложке. Название книги, расписанное всеми оттенками красного, стекало с обложки, как если бы над ним тяготело притяжение: «Похитители Пентагорда». Он никогда не слышал ничего об авторе, человеке по имени Филенсио Салмон. На внутренней стороне обложки о нем говорилось: «Выдающийся пуэрториканский автор, пишущий в жанре гипотетической беллетристики». Последнее, что знал даже Джон, было излюбленным термином, обозначающим тот род литературы, который он и его сокурсники привыкли называть фантастикой. Он просмотрел книгу Салмона и остановился наконец на одном из произведений, озаглавленном «Пятьдесят: путь вниз». Почему на этом? Потому, наверное, что ему только что исполнилось пятьдесят – возраст, наполненный опасениями, симптомами грядущих невзгод, и цифра в названии была для него говорящей. Он всегда тяготел к наименованиям, где фигурировали цифры: «Сто лет одиночества», «Два года на палубе», «Космическая Одиссея 2001 года» – возможно, причиной тому было его математическое образование. Конечно, именно оно. С цифрами он чувствовал себя в безопасности, в этом беспорядочном мире они были олицетворением порядка – и так далее.

Когда в усыпляющем мраке комнаты он вновь вернулся к реальности, в его руках был зажат томик, в душе же возникло ностальгическое чувство по отношению как к книге, так и ко всему тому, что связано с ней. Он открыл титульный лист и увидел название, напечатанное жирными черными буквами, и эпиграф – «Смерть – это то единственное, что мне хочется однажды испытать» (Оливер Нильс). Он открыл банку с похлебкой из цыплят с кукурузой. Мелькнула мысль, не подогреть ли еду в камине, но он отверг ее, уселся на диван, зачерпывая холодное содержимое, и взялся за книгу. Было тихо, неестественно тихо, не было слышно шума домашней техники или жужжания телевизора – ничего, что отвлекало бы его, и он начал читать, словно это было самым обычным делом.

Моя мать была моим ребенком. Я говорю об этом не в переносном смысле, но буквально, ибо мой универсум не напоминает универсум разрушения и дряхлости, в котором день за днем человек все ближе и ближе подходит к разверстой пасти могилы. Я любил свою мать – она вырастила меня, а затем я растил ее, и мои воспоминания о ней неразрывно связаны е колыбелью, детской комнатой, играми и игрушками и заливистым детским смехом. И печалью. Бесконечной печалью. Но я хочу рассказать вам не о своей матери, а о своей жене и возлюбленной, о Соне, зрелой женщине пятидесяти лет, с прокуренным голосом и опытным взглядом, нежной двадцатилетней девушке, идущей передо мной вдоль Рио Люминозо, словно ей даровано второе детство. Которое и было дано ей…

Позвольте мне объяснить вам кое-что. Видите ли, в нашей системе мироздания Создатель оказался намного более щедрым, чем в вашей. По мудрости Своей Он выбрал кульминацией бытия возраст пятидесятилетия, а не немощный и беззубый возраст девяностолетия, или еще более жалкий возраст девяностопятилетия или столетия. Да и что выглядит непристойнее, чем потрепанный жизнью старик, со ртом, набитым кашей, и крошками на отворотах пиджака, или зевающая карга, поглядывающая по сторонам на улице так, будто бы она потеряла какую-то важную часть себя? Мы не стареем неуклонно, как это свойственно вам, но когда мы достигаем волшебной стадии, этого золотого возраста пятидесятилетия, мы начинаем, как мы сами называем это, идти вниз. То есть за год до того, как человеку исполняется пятьдесят, ему исполняется сорок девять, а еще через год ему вновь сорок девять.

Когда Соне во второй раз исполнилось сорок девять, мне было тридцать один в первый. Она была танцовщицей, моделью, фотографом и скульптором, и она с нетерпением ожидала начала пути вниз, и, как я полагаю, он удался ей во всех отношениях. Она знавала некоторых из великих молодеющих умов своего времени – теперь они были историей, все они, и я обожал ее за это и за ее достижения, но я хотел иметь жену, которая будет находиться рядом со мной, будет готовить мне паэлью и жареную телятину душными вечерами и подавать мне по утрам туго накрахмаленные рубашки. Я как-то затронул эту тему в один из дней вскоре после нашей помолвки. Мы сидели в кафе на открытом воздухе, прихлебывали аперитив и не спеша ели жареных кальмаров.