Николай Климонтович - Степанов и Князь

— Это и возбуждает, кто понимает.

— Это невозможно, это ненужно, ух ты! — Было слышно, как дама тихо и устало кончила.

— Ваша реплика!

— Жизнь пугала меня настойчивостью своих требований, — сказал мужчина, — а я осторожно обходил их и прятался за ширму.

— Да уходите же налево, — крикнул режиссер. — А Варвара Михайловна делает движение, как бы желая идти за ними, но тотчас же, отрицательно качнув головой, опускается на пень. Опускайтесь же на пень!

Какой-то мужчина там, внизу, закашлялся, а потом крикнул:

— Все вы — мерзавцы.

Где-то сбоку отозвались голоса:

— Идите чай пить!

— Я еще наверху решила остаться на пути порока, и пусть и мой дачный роман, как и я сама, умрет естественною смертью, — ввернула невидимая дама.

— Эй, — крикнул режиссер, — Юлия Филипповна идет налево к сену, негромко напевая.

Голос, должно быть, Юлии Филипповны, выкрикнул:

— Не знаю, право, все куда-то поумирали один за другим.

— Наслаждаться природой надо лежа, — отозвался мужской голос. — Природа, леса, деревья, сено. Люблю природу, люблю мою бедную, огромную, нелепую страну. Мою Россию!

Тут вступил хор:

— А, чай! Налейте мне. Как хорошо! Как весело, милые мои люди! Славное это занятие — успокоение. Для того, кто смотрит на смерть дружески, просто. А еще непристойные женщины. Здесь непристойные женщины лучше пристойных, это факт.

Еще один голос спросил резонерски:

— Природа прекрасна, но зачем существуют мухи. Они вьются над нами.

— Я понимаю вас. Но все-таки грустно, что там, наверху, опять кто-то неизлечимо заболел.

— На террасе накрывают на стол к чаю, — командовал режиссер. — С левой стороны из леса доносятся хриплые звуки соития. Рояль играет что-то грустное.

— Наша страна прежде всего нуждается в людях благожелательно настроенных, — сказал мужской голос, — благожелательный не торопится.

— С левой стороны из леса выходят Влас и Марья Львовна, — все надрывался режиссер, — выходите же с левой стороны из леса!

— Я бы предложил вам, товарищи, колбасы, — сказал мужской голос. — Такая, знаете, колбаса!

— Ваша реплика, Прогибин.

— Ждут обновления жизни от демократии, — сказал послушно голос писателя. — А кто знает, что это за зверь, демократ?

— Во что он верует? Ворует ли? — подхватила какая-то дама. — В чем его культ? Ах, не хочу говорить с вами, Яков Петрович, идемте туда, налево, к елкам…

— Эй, Варвара Михайловна, вы что, умерли? Ваша реплика: интеллигенция — это не мы, мы — что-то другое. Мы — дачники в нашей стране, приезжие люди.

— Интеллигенция, — покорно повторила за ним женщина мертвым голосом, — это приезжие дачники.

— Теперь все гладят друг другу руки.

Кто-то из мужчин вдруг вскинулся:

— Позвольте мне сказать мое последнее слово!

— Все гладят друг другу руки, — был неумолим режиссер. — А Влас отходит в сторону, схватив себя за голову. Он кричит: Черт меня возьми ! Кричите же! А Варвара Михайловна в это время кричит контрапунктом: Как это тяжело, как будто тина поднялась со дна болота и душит меня !

— Я ухожу, — встрял какой-то посторонний голос, — прощайте!

— Буфетчик, где буфетчик, — командовал режиссер. — Буфетчик кричит в этом месте: Товарищи, чай подавать?

— Идите прочь, — ответил ему кто-то, — я здесь ничто. А там все кричат, плачут, там катастрофы.

Несколько секунд все было тихо. Потом одинокий женский голос выкрикнул навзрыд:

— Это разложение какое-то, точно трупы загнили!

В лесу слева раздался выстрел.

— Уж не за нами ли, — прошептала Надежда. — Милые мои, родные, хорошие вы мужчины, нам надо расходиться. Я налево гибнуть, а вы направо спасаться. Не поминайте лихом меня, пропащую.

— А пьесу дослушать? — сказал Семен, но Надежды и след простыл.

И с ее исчезновением подземный театр стал звучать все глуше и уж слов было почти не разобрать. Лишь отдельные бессвязные реплики еще доносились снизу.

— Уйду отсюда, где вокруг тебя все гниет и разлагается…

— Да помоги же мне прекратить все это!

— Ах, если бы и я могла уйти!

— Дай ей холодной воды… Чего же больше?

В лесу протяжно засвистели свистки. Зашевелилась земля, будто подземные дачники пытались один за другим выйти слева, будто там был самовар.

— Все пьют чай и гладят друг другу руки и ноги, — успел еще крикнуть голос режиссера.

Но путникам нашим стало вдруг жутко без Надежды. И они, крестясь и щипля себя за мягкие места, чтоб очнуться, побежали по краю обрыва, не разбирая дороги.