Хавьер Мариас - Белое сердце

— Но почему она покончила с собой? — опередила меня на полсекунды Луиса.

— Кто была его первая жена? — спросил я.

Профессор Вильялобос положил себе бри и камамбера (и тот, и другой были очень маслянистые и нежные), намазал немного бри на тост, который, как только профессор откусил от него (он откусил слишком много), тут же раскрошился, испачкав лацкан профессорского пиджака и скатерть.

— Почему она покончила с собой, не знает никто, — ответил он с набитым ртом (на вопросы он отвечал в том порядке, в каком они были заданы, словно давал разъяснения студентам) Он запил еду изрядным количеством вина, чтобы легче было справиться с большим куском. — И твой отец этого не знает, так он сам сказал. Потрясение, которое он испытал, когда пришел в дом твоего дедушки к десерту, было не меньшим, чем у любого из присутствовавших и у тех, кто пришел после него, а его скорбь была даже более глубокой. Он говорил, что все у них шло хорошо, они были счастливы и все такое. Он ничего не объяснял и не мог объяснить. Когда они расставались тем утром, он не заметил ничего необычного, прощаясь, они обменялись более или менее нежными словами, теми же, что и всегда, теми же, какими вы, возможно, обменялись сегодня утром. Если это правда, то как он, наверное, страдал все эти годы! Твоя мать, должно быть, очень его поддержала. Возможно, Рансу пришлось выяснять, не вела ли твоя тетя Тереса двойную жизнь, о которой он не подозревал, такое тоже случается. Если он что-то узнал, то, полагаю, не разгласил этого. Не знаю. — Профессор вытер рот, сейчас ему это действительно было нужно: нужно было стереть прилипшие крошки тоста и пятна от сыра бри.

— Лацкан, — сказала ему Луиса.

Профессор взглянул на лацкан с удивлением и досадой. Пиджак был от Джильи, очень дорогой. Он неумело попытался оттереть пятно. Луиса смочила уголок салфетки водой и помогла ему. Она смочила салфетку, как я когда-то намочил полотенце в номере гаванского отеля, чтобы освежить ей лицо, шею, затылок (ее длинные спутанные волосы слиплись, и несколько волосков пересекали ее лоб, как предвестники грядущих морщин, заставив мое сердце на мгновение сжаться).

— Думаешь, пятно останется? — спросил ее профессор. Он хоть и задавался немного, но человек был очень достойный.

— Не знаю.

— Скоро узнаем, — сказал профессор и средним пальцем ткнул в испачканный лацкан дорогого пиджака от Ромео Джильи. Потом намазал камамбер (не на лацкан, а на очередной тост — он ел все вперемешку), — глотнул вина и продолжал, не теряя нити повествования:

— Что до его первой жены, то я знаю очень мало, только то, что она была кубинкой, как и твоя бабушка. Ранс жил одно время в Гаване, как вы знаете, год или два, было это где-то в начале пятидесятых. Занимал какую-то незначительную должность в посольстве. Атташе по культуре или что-то в этом духе. Надо же!.. Я всегда думал, что он был чем-то вроде советника по искусству при Батисте. Сам он тебе об этом ничего не рассказывал?

Профессор ждал от меня уточнения, как в случае с Сеговией, но я вообще не знал, что мой отец жил на Кубе. Год или два.

— Кто такой Батиста? — спросила Луиса, она молода и легкомысленна, к тому же у нее не очень хорошая память (если дело не касается ее работы).

— Не знаю, — сказал я, отвечая не Луисе, а Вильялобосу. — Я не знал, что он жил на Кубе.

— Ну конечно, тебе же это тоже неинтересно, — с легкой издевкой заметил профессор. — Впрочем, неважно. Там он и женился на этой женщине, там же он, кажется, познакомился и с твоей матерью и с твоей тетей — они тогда провели в Гаване несколько месяцев, сопровождая твою бабушку, у которой то ли было там какое-то дело, связанное с наследством, то ли она просто не хотела состариться, не повидав места своего детства, точно не знаю, учтите, что все это только обрывки разговоров моих родителей, слышанные мною очень давно и не предназначенные для моих ушей.

Профессор Вильялобос был бы рад сменить тему, он не получал уже такого удовольствия от своего рассказа, его раздражало то, что он путался в датах, он терпеть не мог неполноты и неточности, — наверняка он писал только исследования о произведениях искусства, а не биографические исследования — биографии никогда нельзя считать законченными. Он положил в рот один из трюфелей, которые нам подали к кофе, положил так быстро, что я засомневался, действительно ли он проглотил этот трюфель (он проглотил его, как пилюлю): он еще не доел сыр, а смешивать сыр с трюфелями — это уже слишком! Однако на блюде стало одним трюфелем меньше.