Клас Эстергрен - Джентльмены

— Сильно! — воскликнул Генри, увидев меня в новом обличье. — Настоящий панк! Попроси, чтобы тебе отдали костюм после съемок. Это сейчас самое то.

Генри расхаживал по студии как дома, беседовал с режиссерами, осветителями, техниками и прочими служителями кино. Со многими он был в дружеских отношениях, народ смеялся и кивал, стоило Генри подойти ближе.

— Это моя последняя находка, Класа, настоящий самородок! — Генри подтолкнул меня к режиссеру по имени Гордон, который, признаться, разочаровал меня. Я ожидал совсем другого. Я всегда думал, что режиссеры — эгоцентричные демоны, истязающие коллег. Но этот Гордон, по всей видимости, принадлежал к новой школе, он был совсем иным: ходил на цыпочках и разговаривал шепотом, словно стесняясь собственной незначительности. Он слабо и неуверенно пожал мою руку своей потной ладонью, сказав, что я идеально подхожу на роль.

— Ты… ты… Ты как две капли воды похож на моего друга детства, — говорил он. — Они, он… этот фильм, это очень личное… Мне нужно… нужно разобраться в самом себе… — продолжал он до тех пор, пока кто-то не отвлек его внимание.

Генри, казалось, разделял мое мнение насчет Гордона; мы как ни в чем не бывало расхаживали по старому залу, разглядывая девчонок. В этом эпизоде изображались приготовления к школьным танцам, атмосфера должна была быть беспокойной, полной нетерпеливого ожидания — а уж что-что, а нервное настроение Гордон создавать умел. Никто ничего не знал, и если бы не Лиза, никакого фильма, наверное, и не получилось бы.

Спустя четыре часа ожидания, шушуканья и переговоров наконец начались съемки. Звезды — профессионалы, которые должны были служить приманкой для публики, — вовсе не сердились. Они привыкли к ожиданию. Директора школы должен был играть один из моих любимых актеров. Когда он прошествовал из гримерки, остальные утихли и потупили взор: его самоуверенность была отвратительна, но люди все равно тянулись к нему, как к пропасти, в которую во что бы то ни стало надо заглянуть.

Гордон шепотом отдавал указания, группировал актеров, а мы с Генри взобрались на сцену и принялись репетировать «Дроппен Дрипп» и прочие забытые шлягеры.

Первый дубль завершился фиаско. Мы с Генри отработали на ура, но у исполнительницы главной роли задралось платье на спине. Гордон, разумеется, оценил этот момент, но что-то все же было не так. Однако после пяти дублей все вышло как надо.

— По-моему, просто отлично, — удовлетворенно сказал Гордон; на том и порешили.

Я даже не успел поймать настроение. Мы репетировали несколько недель, ждали несколько часов, а съемки закончились за несколько минут.

— Такая уж у статистов жизнь, — резюмировал Генри. — Пойдем за нашими кровными.

Кровные нам выдал загнанный кадр, отвечающий за все и вся. Наш скромный вклад в искусство был оценен в пару тысяч.

— Потом половину вырежут. В лучшем случае мы промелькнем призраками на заднем плане. Но ничего не поделаешь. Статист должен быть скромным. Ты есть, но тебя не видно.

— Non videre sed esse, — сказал я.

Генри вздрогнул, непонимающе уставившись на меня. Затем он углубился в рассуждения о сущности и природе статиста. Нередко случается, сказал он, что из целого фильма зритель запоминает одного лишь статиста или дурацкую роль второго плана. По мнению Генри, в этом крылось нечто замечательное, и он даже не был уверен, что согласился бы играть настоящую роль. Ему нравилось оставаться в тени. Только в самом укромном месте он мог создавать музыку едва ли не разрушительной красоты.

Тогда я его не понял, но сейчас, много позже, понимаю очень хорошо. Генри так удручало положение вещей в мире, что он пытался делать вид, будто его ничто не волнует. Прожить жизнь, пожимая плечами, поддевая каблуком камешки. Но я думаю, это было лишь показное упрямство. На самом деле он мог испытывать такой гнев, что еле сдерживался, а настоящий гнев присущ лишь очень чутким людям. Чтобы справиться с тяжкой ношей нравственного долга, ему приходилось делать вид, что никакого долга не существует. Стоило ему столкнуться с чьими-то требованиями, как он пугался и ему начинали мерещиться обвинения. Он старался заранее обезопасить себя. Быть, но оставаться незаметным.

Я совсем не понимал его, когда мы сидели в раздевалке и курили сигареты из его элегантного портсигара. Генри чистил ногти перочинным ножичком, который он всегда носил с собой в темно-красном кожаном футляре. Я не понимал его и был весьма сбит с толку. Более всего меня интересовало, что он думает о моем дебюте.