Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

К пароходу пыхтя подошли два посыльных судна; они битком набиты эмигрантами, объяснил Джим.

— Ирландия истекает кровью, — сказал он. — Она теряет лучших представителей своей молодежи, а Лондону это только на руку.

Джим заговорил о бедности, о нехватке хлеба, о Чарльзе Парнелле и капитане Бойкотте, о движении за независимость Ирландии и предложениях Асквита о самоуправлении. Давид с интересом слушал его, но понимал немного, Джим, должно быть, почувствовал это, потому что вдруг переменил тему разговора и показал на множество лодок, сопровождавших посыльные суда.

— Видишь, к нам пожаловали торговцы, — сказал он. — У них можно купить все, что душа пожелает, — часы, одежду, обувь, шали и почтовые открытки. Их пускают в первый и во второй класс, там всегда найдется какой-нибудь богач, который забыл купить европейский подарок для своей чикагской племянницы. А там, — он кивнул на черный катер, — нам везут завтрак на завтра. Мелких омаров. Они необыкновенно вкусные. Особенно в нежном горчичном соусе. Даже если бы здесь не садились эмигранты, владельцы все равно разрешали бы своим судам заходить в Куинстаун только ради этих омаров.

Они спустились на нижнюю палубу.

— Я никогда не ел омаров, — признался Давид. — Они вкусные?

— Омары, как девушки, их трудно раздеть, — объяснил Джим.

Давид покраснел.

Они стояли на нижней палубе и смотрели, как на пароход грузят ящики с омарами. На одном из посыльных судов кто-то играл на флейте грустную мелодию.

— «Жалоба Эрин», — вздохнул Джим. — Еще один бедный Патрик отправляется в Нью-Йорк, чтобы надорвать себе пуп в тамошних доках. Играй, играй, приятель. Через неделю ты будешь там, куда так мечтал попасть, и уже всю оставшуюся жизнь сможешь тосковать по родине.

Давид внимательно смотрел на эмигрантов, поднимавшихся на борт, но молчал.

— Между прочим, парень, если задерешь голову, увидишь своего капитана. — Джим показал наверх.

Давид повернулся и поднял глаза. Там на крыле мостика с правого борта стоял невысокий крепкий седобородый человек с золотыми нашивками. Неподвижный, с непроницаемым лицом и скрещенными на груди руками, он скользил взглядом по нижней палубе.

— Капитан Смит, — сказал Джим. — Сфинкс.

Пока Давид в шумной кают-компании поглощал яичницу с беконом и свежим белым хлебом, испеченным в судовой пекарне, Джим просвещал его.

— Так вот, — начал он, — все капитаны люди со странностями. В прежние времена про некоторых капитанов говорили, будто они водят дружбу с темными силами.

— Правда? — Давид невозмутимо пил кофе.

— Часто рассказывают, как особое предчувствие помогло капитану спасти свой корабль и команду. Туман при штиле бывает особенно опасен. В тумане звук изменяется так, что невозможно понять, с какой стороны он доносится. А кругом ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И тем не менее капитан вдруг уверенно заявляет, что, идя этим курсом, его судно либо столкнется с другим, либо сядет на мель, и в последнюю минуту меняет курс. Такое часто бывало.

— И ты думаешь, капитана об этом предупреждал дьявол? — шутя спросил Давид. Джим был уязвлен.

— Нет, — сказал он. — В это я не верю. Но я верю, что капитаны часто сливаются со своим судном в единое целое. Они словно бы становятся огромными, как само судно, соответственно обостряются и все их чувства, головой они достают до топа грот-мачты, а ногами — до тех глубин, какие достает якорь. Очевидно, без этого невозможно стать хорошим капитаном. Ведь в старые времена морское путешествие, например через Атлантику, мало походило на увеселительную прогулку, какой оно стало в наши дни, не забывай об этом.

— Правда? — Давид сделал себе еще один бутерброд.

— Да-да, тогда все было иначе, — мрачно заметил Джим. — Не то что обед у мамочки или: «Официант, подайте мне три лепешки с джемом!» Еще лет десять-двадцать назад существовала реальная угроза, что судно так и не дойдет до цели. Даже если все шло благополучно, случалось, что суда неделями дрейфовали во время штиля или из-за шторма отклонялись далеко от своего курса. Тогда заплесневелые галеты приходилось запивать протухшей водой — больше ничего не было. Ясно, что в таких случаях все зависит от капитана. И от его команды, если на то пошло. Все капитаны, которые теперь водят большие пароходы, начинали плавать на парусных шхунах.

— А ты сам был моряком?

— Я и есть моряк, — гордо ответил Джим, — хотя импресарио и изменил наш контракт. Но я понимаю, что ты имеешь в виду; так вот, в юности я несколько лет плавал юнгой на барке «Пифия» из Портсмута. Там у нас был настоящий капитан, старый капитан Кеннеди. Он больше тридцати лет водил суда этой компании, последние десять лет плавал на «Пифии». Он обожал свое судно, он сам и был этим самым судном. Капитан Кеннеди был невысокого роста — между прочим, как ни странно, но капитаны редко бывают высокие. Однако он казался высоким. Когда он стоял у руля, он был похож на Моисея, разделяющего море. Настоящий библейский патриарх. Он любил говорить о своей шхуне: «Стоит мне захотеть, и она тут же ложится на нужный курс». Его невозможно было представить себе нигде, кроме мостика.