Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Итак, тут не было Эрнеста, он жил у каких-то добрых людей… От дома остались лишь кое-какие вещи, и еще сам Джейсон, и Джейсон старался не мешать вещам. Все это представлялось ему простым, как обувная коробка. Вещей оставалось все меньше и меньше. Вскоре было продано серебро; даже тетя Мейбл и ее муж-священник захотели приобрести кое-что из вещей, а также кузен матери Ральф… Джейсон не возражал. Он был так покладист, что адвокат Скотт заподозрил, что Джейсон не отдает себе отчета в происходящем, Поэтому он начал играть роль искусителя, он так и сыпал аргументами против продажи той или иной вещи, выступая от имени Джейсона и противореча самому себе. Адвокат как будто вел процесс против самого себя, это было забавно. Может, Джейсон все-таки хотел бы сохранить кое-какие картины — хранение организовать нетрудно, — может, он потом пожалеет, что так легко от них отказался? Нет? Ну ладно, в таком случае они пойдут на продажу.

Продажа шла бойко, какое-то вялое безразличие витало в комнате. Вещи уходили.

Лишь один раз Джейсон заколебался. Очередь дошла до больших кованых сундуков и ящиков, которые стояли в подвале, перед Джейсоном неожиданно возник предмет, лежавший в футляре, обитом внутри бархатом: телескоп. Линзы от фирмы «Чане» в Бирмингеме, рефрактор три с четвертью дюйма, теоретическая разрешающая способность в две секунды дуги.

Джейсон побледнел при виде телескопа.

— Ну? — мягко спросил адвокат Скотт. — Красивый инструмент. Это твой?

Джейсон не отрывал глаз от телескопа. Воспоминания летели сквозь него, как падающие звезды.

— Нет. — Он отвел глаза.

Взрослые переглянулись.

— Наверное, это папин телескоп, — сказал Джейсон, собравшись с духом. — Я никогда… особенно не интересовался астрономией.

— Но ты хотел бы его сохранить? — Опять адвокат Скотт, острые глаза адвоката сверлили Джейсона.

— За такой телескоп можно выручить много денег, — безразлично сказал Джейсон.

И опять всех охватило какое-то приятное оцепенение. Речь зашла о будущем Джейсона и об оставшихся медицинских приборах и книгах доктора Кауарда. Слово взял муж тети Мейбл, священник Чедуик, коренастый, скромного вида человек, говоривший нараспев. Он ко всему относился практически.

— Я полагаю, — сказал он, — что со временем Джейсон начнет изучать медицину. — За столом закивали. Джейсон видел священника словно через стекло, их отделяла друг от друга изрядная часть вечности. Потом он стал рассматривать свои руки. — Принимая во внимание этот факт, а также тот факт, что… если мне будет позволено заметить… что изучение медицины требует времени и денег, а медицинские книги и инструменты весьма дороги, то… подходя к делу с практической точки зрения… — Священник Чедуик взглянул на доктора Фолса, принимавшего участие в разговоре на правах друга и коллеги отца Джейсона. — Может быть, вы, доктор Фоле, просмотрели бы… если мне будет позволено заметить… исключительно с практической точки зрения… все инструменты и книги, какие здесь есть. Хорошо, если бы вы отобрали наиболее ценные, дабы сохранить их, принимая во внимание будущие занятия Джейсона, чтобы, когда придет время, мы избежали крупных и ненужных расходов на приобретение новых.

Доктор Фоле коротким кивком откликнулся на этот призыв. Джейсон во все глаза смотрел на собравшихся, смотрел и не понимал, что он видит. Издалека до него донесся чей-то голос, почти незнакомый: Да, дорогая, я знаю, что он муж моей сестры, но я не выношу его проповедей.

— А это? — Тетя Мейбл подняла толстую книгу в коричневом переплете. — Надеюсь, ты возьмешь эту книгу, Джейсон? — В ее голосе звучала надежда.

Джейсон бросил взгляд на книгу. Это была иллюстрированная Библия, мамина иллюстрированная Библия.

— Да, — сказал он. — Я буду ее читать.

Тетя Мейбл осторожно погладила его по голове.

Дорогой Джейсон, писала мама , надеюсь, у тебя все в порядке. День клонится к вечеру, очень жарко, я сижу и пишу тебе письмо. Папу невозможно оторвать от его работы. Боюсь, что здесь он работает не меньше, чем в Уайтчепеле. Он пытается выделить каких-то микробов, наверняка он сам напишет тебе об этом.

Вчера вечером я видела нечто интересное и очень жалею, что тебя не было рядом. Вечер был красновато-фиолетовый, с мягкими, насыщенными, словно подернутыми дымкой красками, которые описать невозможно, из-за этих красок как бы исчезают все расстояния. С раннего утра к реке шли пилигримы, это был день Дасехра, десятый день торжеств в честь богини Дурги, «труднодоступной», «девушки с гор», супруги Шивы. В этот день ее статую и статуи других богов опускают в реку. Больше я ничего об этом не знаю. Папа зашел за мной в церковь, и мы вместе пошли домой, через рынок, где в корзинах и сосудах продают пряности, овощи, венки, пудру разных оттенков и духи. Неожиданно на площади заиграли музыканты. Полвечера мы простояли там, слушая их. Эту музыку, Джейсон, невозможно постичь, не говоря уж о том, чтобы ее описать. В нашей миссии говорили, будто она ужасна и с ней следует бороться из-за ее языческого содержания. Она необычная, это верно. Все вращается вокруг центральной мелодии, которую я умышленно не называю главной темой, нет, это своего рода центральная мелодия. Вокруг нее и сплетается все остальное. Эта музыка похожа на здешние розоватые, туманные сумерки, у нее как будто нет ни конца, ни начала. Оркестр, который мы с папой слушали вчера вечером, играл так, что стала оживать сама темнота. Согласно здешней вере, как я поняла рассказ брамина о сотворении мира, жизнь началась с некоего Пра-звука, из которого родились все остальные. Мне было так странно идти вчера по улицам с душой, переполненной этими струящимися, ни на что не похожими звуками… Береги себя, не простужайся. С любовью…