Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Работа продолжалась не меньше часа, за это-время Спот заставил стюарда принести им еще две порции виски.

— Так ему и надо, — буркнул Спот, когда стюард вернулся с двумя стопками.

— Кому? — не понял Давид.

— Рапорядителю рейса. Нет хуже младших офицеров. Им доставляет удовольствие решать, что музыкантам можно, а чего нельзя. Поверь мне, мальчик, в жизни слишком много младших офицеров.

И он снова склонился над роялем.

Давид с удивлением смотрел на него, но больше Спот ничего не сказал. Вспомнив о своем положении, Давид опять упал духом; он сидел здесь, вдали от дома, рядом с этим странным немногословным пианистом, чтобы помогать ему настраивать рояль, но, очевидно, был только предлогом для получения лишней порции виски.

Спот трудился. За маской иронии в нем скрывалось что-то рассудительное, осторожное, Давид не понимал, что именно, но это ощущалось во время его работы. Давид подумал, что мог бы заслужить признание пианиста, если б, сделав усилие, оказался ему полезным, при этом он был не прочь продемонстрировать Споту, что тоже обладает неплохим слухом. Время от времени Спот брал несколько аккордов и вопросительно взглядывал на Давида. Давид кивал или же делал знак, показывая, что «ля» слишком высоко. Так постепенно между ними возник своеобразный разговор, состоявший только из жестов и взглядов, во время которого Спот то и дело прикладывался к стопке.

Наконец Спот сел и, наклонившись вперед, заиграл ноктюрн Шопена. Он играл, не глядя на Давида.

Давид слушал. Спот играл чисто, ясно, совершенно прозрачно. Он не ловчил. Давид, который и сам неплохо играл на рояле и потому мог оценить исполнение другого музыканта, замерев, слушал, как этот судовой пианист исполняет Шопена, словно в концертном зале. Он с удивлением поглядывал на Спота. У Спота было бледное нездоровое лицо с глубокими морщинами и тенями под глазами, большой и тонкий нос. А глаза, на которые Давид обратил внимание еще в поезде, теперь, во время игры, были прикрыты. Тревога, жившая в этих глазах, охватила все существо пианиста. Он слушал глазами.

Между Давидом и Спотом возникла какая-то близость, доверие. Давид уже не был уверен, что Спот взял его с собой только ради виски. И когда Спот кончил играть и обернулся к Давиду, хотя глаза его все еще смотрели куда-то в себя, Давид невольно воскликнул:

— Это было прекрасно!

Спот скривился.

— Прекрасно? — разочарованно переспросил он. — Не надо так говорить. Unbegreiflich scheint die Nachtigall. [13] Непостижим соловей ( нем .). — Это было сказано на безупречном верхненемецком. Лицо Спота снова замкнулось. Он поднялся и собрал свои инструменты для настройки. Глаза его стали прежними. Он молча оставил рояль, Давида и вышел из салона. Некоторое время Давид еще сидел там, он был смущен.

Судно перед отплытием представляет собой мир столпотворения и хаоса, круговорот больших и малых дел, которые следует закончить в последнюю минуту. Тот, кто бывал на борту большого парохода незадолго до его отплытия, не замечал, быть может, ничего, кроме особого настроения, наэлектризованности, взвинченности, напоминающих волнение за кулисами перед поднятием занавеса. Матросы возбужденно перекрикиваются, куда-то бегут, их движения торопливы — столько всего еще нужно сделать, прежде чем судно отдаст швартовы.

Давид поспешил вслед за Спотом, почти ничего не зная о судне, на котором ему предстояло плыть, он даже не догадывался, скольких человеческих и инженерных усилий стоило построить его и сделать пригодным для плавания. Давид потерял Спота из виду и медленно шел по трапам и коридорам. Он физически ощущал уплотненность, лихорадочность царившей на борту атмосферы, но не понимал их причины.

Он ничего не знал о шведском гимнасте Линдстрёме, который как раз в это время готовил судовой гимнастический зал к приему пассажиров; о площадке для сквоша, тренажере для гребли, электрических «коне» и «верблюде» (привезенных из Висбадена); подвесная груша, штанги, турецкая баня были готовы встретить желающих. Тут имелся даже небольшой плавательный бассейн, изготовленный фирмой «Харланд энд Волфф» в Белфасте. Линдстрём, пышущий здоровьем, в белом фланелевом костюме и натертых мелом туфлях, похожий на директора летнего лагеря, самолично испробовал все эти механические чудеса. Все время он подкручивал усы и напевал «Старика Ноя» — истинный национальный гимн его родины.

В камбузах подручные лихорадочно чистили тысячи картофелин и намывали спаржу, а в глубине судна, почти у самого киля, кочегары расчищали путь к угольному отсеку номер пять, где тлел уголь, который мог доставить им неприятности, если не держать его под контролем. Ближе к корме машинисты чистили и драили огромные котлы, чудесную турбину и две поршневые паровые машины, вращающие три гребных винта.