Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Он, по обыкновению, приходит к ней после школы, чтобы посмотреть, как она работает, и в уголке потихоньку сделать уроки. Потом они могли бы сходить в кафе или просто прогуляться. Насвистывая, он поднимается по лестнице, стучит в дверь. Она открывает, в руке у нее кисть, волосы растрепаны. Глаза блестят, сегодня они у нее больше, чем обычно. Давид снимает ранец и хочет устроиться со своими учебниками, но чувствует — что-то изменилось. Она стоит рядом с мольбертом и ждет его. Он обнимает ее. Они падают на испачканный краской пол, рвут друг на друге одежду, их руки не знают преград, но вдруг София громко вскрикивает, отталкивает его, гонит прочь.

— Нет, Давид! Нет! Ты должен уйти. Уходи!

Давид в растерянности встает, ему стыдно, он гладит ее по плечу, просит прощения.

— Уходи!

— Я не хотел…

— Не говори чепухи! — Лицо у нее дергается, она не смотрит на него. — Вообще ничего не говори! Уходи! И не возвращайся, пока я не позову.

Проходит ужасная неделя, налитая свинцовой тяжестью. К тому же отец с матерью убеждаются в том, что они подозревали с самого Рождества: Давид вовсе не ходит каждый день к Ханнесу Шахлю; у их сына и наследника есть какие-то тайны; этого они не ждали, совершенно не ждали . Так где же ты каждый день пропадаешь, молодой человек? Адвокат Шахль с супругой тоже не знают, где и когда находится их отпрыск; школьные дневники Ханнеса и Давида ужасны . Пока ты живешь под этой крышей, молодой человек, ты должен… — младшая сестра Мира наверняка выследила его и наябедничала родителям — она в таком возрасте. Рассказала о друзьях, которые собираются в кафе, и о том, что Давид проводит время в их сомнительном обществе… Правда, о Софии она не знает ничего. Но что это меняет? Среди бела дня Давида терзают кошмары почище ночных: он больше никогда не увидит Софию, его жизнь разбита, все кончено! Отец произносит перед ним длинную речь, но не наказывает его. Он только говорит, мягко, спокойно, беспомощно. В Давиде просыпается слабое презрение к отцу — да здравствует Революция! Каким-то образом ему удается успокоить родителей, убедить их, что он исправится. Он бродит по улицам, не в силах видеть сейчас ни Ханнеса, ни прочих друзей. Дни — светлые весенние дни — становятся серыми, как свинец. Он думает о Софии, о том, как ее тело таяло в его объятиях, и краснеет, краснеет и бледнеет от стыда, счастья и горя.

Апрель подходит к концу. Наступает Первое мая, и вместе с ним начинается летняя жара, которая уже с утра плащом окутывает Вену. Днем жара становится невыносимой. Занятия в гимназии не приносят радости. В соответствии с правилами, во всех классах на окна вешают шторы, дабы прекрасная погода не соблазняла учеников, толкая их на подрыв общественных устоев, — так празднуют в гимназии приход лета.

Давид страдает. Но когда он последним покидает гимназию, ни с кем не разговаривая и невразумительно бурча в ответ на приглашение Ханнеса пойти вместе домой, София вдруг оказывается у ворот. Открыто, не смущаясь, она ждет его. Давид останавливается перед ней и молчит. Мальчики замечают их и смеются, но Ханнесу удается увести мальчиков с собой. Давид и София остаются одни. Она не смотрит на него. Он не смеет прикоснуться к ней.

— Пойдешь в парк на праздник, сегодня Первое мая? — Верно, они собирались… Он идет рядом с ней, по-прежнему не говоря ни слова.

Жарко. В парках и на улицах ощущается какая-то нервозность, лица у людей блестят от пота — эта внезапная удушливая жара раздражает и утомляет. Жизнь лихорадочно подгоняет людей. Лето, спешите жить.

Давид и София идут вдоль канала. Они не решаются взяться за руки — Давид боится, что кто-нибудь может их увидеть.

— Кто же? — удивляется она, но, поняв, что он просто не хочет, делает вид, что ей это безразлично.

Однако, когда они нечаянно касаются друг друга, в них словно гремят раскаты грома. Их лица пылают не только от жары. Один раз София пытается поцеловать его, но они тут же отшатываются друг от друга. По ее лицу пробегает дрожь. Она все время смотрит только в землю.

Они подходят к площадке, там гремит духовая музыка и произносят речи. В кафе на открытом воздухе пьют пиво. В празднике тоже ощущается что-то лихорадочное, ораторы как будто предчувствуют в удушливом воздухе скорую революцию. Предчувствует ее и публика, в небо летят шапки и ликующие крики. Звучит песня.

Там, в толпе, Давид осмеливается взять Софию за руку. С той минуты, как они пришли сюда, они не обменялись ни словом, даже не взглянули друг на друга. Но теперь она вкладывает свою руку в его — или наоборот? Руки у них горячие и влажные, Давид чувствует затвердевшие бугорки у нее на ладони. Работа оставила на ее руке свои следы. Давид вдруг представляет себе, как эта рука прикасается к вещам, держит кисть, карандаш, книгу, утюг. Расчесывает щеткой волосы. Теперь она держит его руку.