Анджей Заневский - Тень Крысолова

Коготки скребут по асфальту. Я не обращаю внимания даже на крики ночных птиц.

У меня болит голова, я чувствую неприятное пульсирование над глазами. Бывает, что боль проходит, а бывает, что она все длится и длится, и тогда я не знаю, что мне с этим делать. Я брожу из туннеля в туннель, из подвала в подвал, с помойки на помойку. Избегаю встреч с другими крысами. Хочу остаться один на один со своей болью. Отгоняю даже самок и маленьких крысят, отпугиваю их когтями и зубами.

Засыпаю с верой в то, что боль под черепом пройдет, и иногда действительно просыпаюсь бодрым, как молодая крыса.

Но иной раз боль только усиливается, разрастается. И тогда я, проснувшись, двигаюсь неуверенно, меня шатает из стороны в сторону, и я с трудом сохраняю равновесие. Спотыкаюсь, покачиваюсь, и все вокруг меня кружится и мерцает, хотя кругом царит темнота или полумрак. Я знаю, что этих огней не существует, и все же вижу их, они во мне, внутри меня – эти серые круги, серебристые туманы, кровавые пятна, черный снег, рваные куски кожи, клочки бумаги…

Я ложусь на бок, закрываю глаза. Кровавые листья опали, под веками снова воцарилась приятная тьма. Я открываю глаза, встаю. Поднимаюсь сначала на передние лапки, потом на задние. Чувствую пульсирующие удары крови, но стены больше не падают на меня, не кружатся, не распадаются на части.

Я иду вперед без всякой цели. Я не ищу общества других крыс, ничто не вызывает моего любопытства. Я иду, чтобы идти. Иду, потому что боюсь того холода, который заполняет мои лапки и хвост, когда я лежу слишком долго. Я иду, как будто чего-то хочу, чего-то жажду, но я ведь ничего не хочу… Проходящие мимо меня крысы – те, которые знают меня, а меня здесь знают почти все – замечают мою взъерошенную шерсть и быстро подрагивающие ноздри. И потому не подходят близко, а отступают назад, отскакивают в сторону, уступают мне дорогу.

Я иду, чтобы идти. Раньше я обратил бы внимание на самку с призывно поднятым хвостом – от неё доносится самый прекрасный из всех известных зрелым самцам ароматов. Бросился бы на крысенка, который тащит засохшую корку, и отобрал бы её, как лучшее в мире лакомство. Подобрал бы голубиное перо, занесенное сюда ветром сквозь решетку сточного колодца. Спрыгнул бы вниз, на высыхающее, почти обезвоженное дно туннеля, чтобы отыскать в скопившихся там отбросах непереваренные зерна кукурузы, фасоли, гороха. Догнал бы убегающего прочь таракана, чтобы сожрать вкусное жирное тело и услышать, как потрескивают на зубах его хитиновые покровы.

Я иду, потому что так надо. Равнодушно, не останавливаясь, не ускоряя шага, не ища ничего, никого не преследуя… По прямой или по кругу, внутри своего обычного, крысиного мира.

Под лапками сменяются камешки, гравий, бетон, ил, песок, липкая жижа, грязь, растрескавшиеся кирпичи, трухлявые доски – все, что я знаю и по чему давным-давно хожу. Земля возвращает мне ощущение силы и желание жить.

Я уже у входа в нору. Слышу писк живущих вместе со мной крыс. Я не вхожу – жду, пока они выйдут или заснут, и лишь тогда проскальзываю внутрь и укладываюсь в самом дальнем углу. Я хочу стать незаметным, невидимым, хочу остаться в одиночестве.

Меня мучает болезненное вздутие живота.

Подгнившее мясо, каким я питаюсь, расширяется, набухает, давит на стенки кишечника. Я похож на наполненный воздухом рыбий плавательный пузырь, которые мне так нравится протыкать зубами.

Живот становится твердым, а желудок давит на сердце. Во рту кисловатый привкус, меня подташнивает. Я ложусь на спину, выпячиваю брюхо кверху. Мясо путешествует во мне, ферментирует, проскальзывает по узким коридорам кишечника.

Я всегда предпочитал есть зерно, а не мясо, но зерна нет. И я лежу больной, брюхо медленно опадает. Я с облегчением избавляюсь от переваренного мяса. Вскоре я снова встану на лапки и пойду грызть и есть.

Мое зрение тоже ослабело, и я уже не вижу противоположной стены подвала, где ещё недавно в окошко были видны зеленые виноградные листья. Теперь вместо листьев – лишь покрасневшие, закопченные стебли. Стоящие под окном банки и бутылки покрылись серой паутиной.

Слух тоже подводит меня. Я стал хуже слышать – как будто с очень большого расстояния. Я с трудом улавливаю отраженное от кирпичной стены эхо своего собственного писка.

Коготки стали хрупкими, они быстро стираются и легко ломаются. Когда я расширяю вход в нору и разгребаю землю, чувствую, что лапки ослабели, движения стали замедленными, а вокруг когтей кожа надрывается и болит. Облизывая стертые, покалеченные пальцы, чувствую вкус и запах собственной крови.