Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде

— Покажи, где почта, — сказал Левик Сане.

— Зачем? — спросил Саня.

— Хочу слать телеграмма.

Мы пошли на почту. Левик сел за изрезанный перочинным ножом стол, долго смотрел на чистый бланк, потом сказал:

— По-армянски можно?

— Нельзя, — сказал Саня.

— По-русски можешь? — посмотрел Левик на меня.

— Ты же в школе учился, — удивился я.

— Я красный отличник, но могу сделать ошибка.

Саня сел на его место и написал: «Папик зпт кончились деньги тчк пришли триста рублей тчк Левик».

— Ну и почерк у тебя, — покачал я головой. — Наверно, тоже был красный отличник.

— Пятьсот, — подал голос Левик.

Мы посмотрели на него.

— Напиши не триста — пятьсот.

— Триста на два дня хватит, — сказал Саня. — Ты ведь на десять дней собирался, уже прошло семь.

— Пятьсот, — уперся Левик.

Саня сходил за новым бланком и переписал текст.

— А сколько у тебя было всего? — как бы между прочим спросил он Левика.

— Тысяча рублей.

«Врет, — подумал я, — от силы семьсот».

Мы снова пошли на пляж, но настроение у нас упало. И действительно, на следующий день в Дагомысе появился папик Левика. Сына он нашел на пляже в

картежной компании. Папик в отличие от Левика совсем не говорил по-русски, но все мы прекрасно поняли, о чем толковали отец с сыном. Тщедушный папик кричал так громко, что вокруг нас образовалось метров десять пустого пространства. Левик, уныло собиравший свои вещи, вдруг швырнул на гальку сумку и тоже заорал. Мы с Саней немного послушали их — и ушли. Левика нам было уже не вернуть.

— Жалко, — вздохнул Саня, — хороший был парень.

— Но кто его заставлял платить за тех азербайджанцев в кафе? — сказал я. — И сдачу никогда не брал.

— Сдачу нельзя, — возразил Саня. — Обычай.

— Зато теперь в Ереван увезут.

— Сегодня увезут — завтра другой Левик приедет, — философски сказал Саня. — Это же Сочи.

Да, это был Сочи. «Сочи-Сочи, дедес прочи». Это неприличное выражение я слышал в Сочах на каждом шагу. Однако каким ни был этот Сочи, но Саня оттуда уехал. Из Сочи уехал, затем из Минска уехал, сейчас живет в Майами. Причем в Майами он попал из Бостона. Истинный беженец. Я его так и спросил, когда он уезжал из Минска в Бостон через Москву:

— Бежишь?

— А что здесь ловить? — пожал он плечами. — В Минске сейчас только идиоты остаются.

Ему, в принципе, было куда бежать — в Бостоне жила его старшая дочка, вышедшая замуж за гражданина США, кстати, русского по национальности. Впрочем, русскими там считаются все, кто из бывшего СССР.

А через годик-другой он позвонил уже из Майами.

— Ну и чего тебя туда понесло? — спросил я.

— А тут в шортах ходить можно, — объяснил Саня.

— На работу? — уточнил я.

— Нет, вообще.

И я все понял. Саня в душе всегда оставался сочинцем, которому постоянно не хватало этого самого Сочи. Пределом его мечтаний была возможность носить шорты не снимая. В Минске об этом не было и речи, там их нельзя было носить даже летом. Бостон тоже не фонтан — один из самых холодных городов Америки. А вот в Майами рай. Сел в машину, отвез куда надо пассажира, вернулся домой, поел, поспал, снова в машину, — и все это, заметьте, в одних и тех же шортах. Саня в Америке работал таксистом, на другое там выходцу из России рассчитывать трудно, и я понимаю его мечту о шортах. Сносил одни, надел другие — красота! А в свободное от работы время можно писать в газету статьи, все ж на родине он работал журналистом.

Не знаю, печатают ли Саню в американских газетах, но говорили мы с ним больше о машинах. Сане нужна была подержанная, но хорошая машина. В принципе, такая же нужна была и мне, так что нам было о чем погутарить.

Но вот чего я не понимал — это как Саня решал в Америке языковые проблемы. Мы с ним учились на филфаке, и я, конечно, знал его возможности: «хай», «гуд бай», «вери вел».

— Слушай, но таксист ведь должен знать язык, — сказал я.

— А я знаю, — хмыкнул в трубку Саня.

— Да ну?!

— Названия улиц на любой карте написаны.

Мы помолчали.

— А ты думаешь, мексиканцы лучше моего знают? — наконец сказал Саня.

— Мексиканцев я только по телевизору видел, — по-прежнему недоумевал я. (Вроде, индейцы.

— Тут их как собак нерезаных. Ни водить, ни говорить не умеют.

Саня был смуглый, кудрявый, с красивыми еврейскими глазами навыкате.

Наверно, на фоне мексиканцев он смотрелся хорошо. Впрочем, он и здесь смотрелся хорошо, и если бы не года, подкатывающие к пятидесяти, можно было бы сказать, что в Майами Саня жил здоровой сочинской жизнью: пляж, девочки, вино, картишки.