Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде

— Молодцы, французы, — сказал Дима. — Хорошую закуску придумали.

— На Средиземном море и не такое можно придумать, — согласился я. — Но французы и вправду интереснее немцев или англичан.

— Почему? — удивился Дима.

— Я их язык понимаю гораздо лучше, чем английский, — объяснил я. — И у Толстого они отнюдь не противные, хоть и воевали с нами.

— У Толстого? — Дима задумался. — А я совсем не помню, какие они у Толстого.

— Такие же, как мы, — сказал я, проглотил устрицу и запил вином. — Пленный офицер, например.

— Нет, не помню, — с сожалением покачал головой Дима и тоже проглотил устрицу. — Меня больше Россия интересует.

— Новая или старая?

— Новая, конечно! Особенно её менеджеры.

— Нынешние правители?

— Ну да. С виду отличники, причём оба два.

— Эти менеджеры, — сказал я, — опять наступили на те же грабли.

— Какие грабли?! — чуть не подавился устрицей Дима.

— Обыкновенные, из сельхозинвентаря. Они вновь разорвали традицию.

— Какую ещё традицию?

— Традиционную. Они исключили из государственной жизни тех, кто были до них. Слишком уверовали в свои силы. Причём большевикам это более простительно, чем им.

— Почему?

Чувствовалось, Дима абсолютно не понимал, о чём идёт речь, но разговор поддерживал.

— Тогда к власти пришли дикие люди. А эти ведь обученные, некоторые даже в гарвардах. Но ошибка у тех и у этих одна.

— Какая?

— Глупость.

Я покапал на устрицу лимонным соком, всосал её в себя и запил вином.

— Минутку, — сказал Дима. — Уж чего — чего, а глупости у них нет. Один сплошной расчёт.

— Вот! — поднял я вверх указательный палец. — Вот этого я от тебя и добивался. Эти управленцы хороши только для себя. Обогатиться они обогатились, а всем остальным говорят: живите по средствам и на нефтедоллары не рассчитывайте. Самим мало.

— Доллары — это святое, — кивнул Дима. — Вы сами кем работаете?

Здесь я задумался. В прежние времена на подобные вопросы я отвечал без запинки: писателем. При советской власти это была хорошая профессия. Квартиры, дачи, машины, Дома творчества, гонорары, наконец. Однако в нынешней жизни власть предержащие писателей сначала опустили, а затем и вовсе произвели подмену понятия. Писателями стали называться не только домохозяйки с Рублёвки, но и бандиты, и проститутки, и олигархи. Осуществилась заветная мечта прежде гонимого графомана: о себе любимом теперь мог рассказать каждый, были бы деньги.

— Журналист, — сказал я.

— Угу, — хрюкнул в стаканчик Дима. — Деньжат хватает?

— Их даже Абрамовичу не хватает, — вздохнул я.

— Но раньше во Францию вы за устрицами не ездили, — подмигнул мне Дима.

Я понял, что опять сел в лужу. Причём в последнее время это стало происходить с пугающей частотой. Молодёжь ни в грош не ставила старика. Неужели и я был таким?

— Можно с вами сфотографироваться? — Катя смотрела на меня сверху вниз, и вид у неё был как у вороны, собирающейся склюнуть червяка.

Пока я соображал, стоит мне с ними фотографировать или нет, девицы растолкали народ, сунули Диме в руки «мыльницу» и зажали меня в тиски. Наверное, сейчас я был похож на пленённого француза из «Войны и мира».

— Спасибо.

Девицы вновь принялись за устриц.

— Как она меня назвала: дяденькой или дедом? — спросил я Диму.

— Если присмотреться — дед, — сказал Дима, — но они же слепые.

Я проглотил и это.

— А ты кем служишь? — мрачно посмотрел я на Диму.

— Ветеринаром, — улыбнулся тот.

— Собачьим доктором? — не поверил я.

— И кошачьим тоже, — поднял стакан Дима. — Но самый интересный случай произошёл у меня с жеребцом.

— Кастрировал?

— Не совсем. В калмыкской степи подрались два жеребца, один другому разодрал зубами морду, а у меня никакого обезболивающего. Хорошо, вспомнил совет старого коновала.

— Какой?

— Велел табунщикам притащить бревно, повалили жеребца, пережали бревном сонную артерию, два человека сели на бревно с одной стороны, два с другой. Жеребец отключился, я зашил рану. И ничего, выжил.

«А он наш пьяница, — подумал я. — В такой ситуации про бревно далеко не каждый вспомнит».

Рене подал мне вскрытую раковину с устрицей.

— Не пронесёт? — посмотрел я на Диму.

Тот пожал плечами. Я вздохнул и съел устрицу. В моём возрасте ко многим вещам уже следует относиться философски. Дожил до деда, и слава Богу.

— Как думаешь, не умыкнут француза? — кивнул я на Рене, которого тискали девицы.

— У нас устриц нет, — хмыкнул Дима.