— Смотри, — вдруг трогает меня за рукав Тренчик.
На пустыре, между казармами и штабом, стоят две БМП, спрятанные под брезентом. Одна укрыта не полностью и из-под тента свисает порванная гусеница и видна часть катка. Каток обгорелый, черная обуглившаяся резина закрутилась на нем шкварками. Башня у бэхи оторвана.
— Видел? — говорит Тренчик. — Ты думаешь, они…
Я ничего не думаю. Меня начинает тошнить.
* * *
Темнеет. Мы сидим на табуретках около открытого окна. Капитан привел нас сюда из штаба и приказал ждать. Больше к нам никто не подошел. Мы и ждем. Чего — сами не знаем. Наверное, отбоя — уже половина десятого вечера. В казарме вообще больше никого нет, ни солдат, ни офицеров. Весь день мы провели на табуретках.
— Черт, жрать как хочется, — говорит Осипов. — Интересно, нас завтра кормить будут?
Не положено, — отвечает ему все знающий Тренчик. — Довольствие нам выпишут только через сутки, то есть завтра к ужину.
Мы сами знаем, что не положено, но жрать хочется так, что пупок уже присох к позвоночнику.
Из окна сильно пахнет травой, стрекочут цикады. Степь начинается сразу за казармой и тянется до самого хребта, еле выделяющегося теперь на фоне черного неба. Днем туда парами уходили вертушки. Сейчас со взлетки на ночную бомбежку улетают тяжелые штурмовики. Чечню бомбят круглосуточно, гул разрывов докатывается даже до нас. Иногда видны и вспышки.
Тренчик впервые видит, как взлетают самолеты в темноте. Его завораживает это зрелище. Огонек сопла разгоняется по взлетке — все быстрее, быстрее, затем рев перекрывает все звуки, и вот уже самолет поднимается в небо, делает круг над Моздоком и, дождавшись ведомого, уходит на Чечню. Я думаю о том, что это взлетает чья-то смерть, каждый из этих летчиков уже убил хоть одного человека и непременно убьет ещё. Может быть даже сейчас, сегодня ночью.
В полку начинается вечерняя прогулка. Одинокая рота, очень плохо укомплектованная, человек сорок, не больше, выходит из казармы и строем ходит по плацу. Это те самые солдаты, которые сегодня копали босиком. Они все еще без сапог, но босых уже нет, всем раздали солдатские тапочки — кусок резины на двух дерматиновых ремнях, пришитых крест на крест. Эти тапки очень неудобные и совершенно не предназначены для марширования, можно сильно стереть ноги.
— Рота! — командует выгуливающий молодняк сержант, и рота отзывается на команду тремя строевыми шагами. Тапочки хило шлепают по плацу, четкого шага не получается. У некоторых они срываются с ноги и отлетают к бордюрам. Солдаты маршируют босиком.
— Отставить! — орет сержант. — Вы что, пидоры, строем ходить не умеете? Я вас сейчас научу! Рота!
Снова три строевых шага и снова ничего не получается. Теперь уже почти полроты босы, солдаты стучат по асфальту пятками.
— Рота! — снова командует сержант, и солдаты снова со всей силы долбят пятками плац, морщась от боли.
— Гад. Они же так ноги совсем разобьют, — говорит Осипов. — Кость загниет, потом же не залечишь.
Андрюха знает, что говорит. Ноги у него гниют уже полгода и каждая смена белья для него мука. Кальсоны присыхают к мясу и ему приходиться отдирать их. К вечеру у него в сапогах накапливается по полстакана гноя с лимфой. Но в госпиталь его не кладут, потому что такая беда у всех — в армии гниет каждый. Обычное дело. Вечная солдатская напасть — стрептодермия. И у меня, и у Зюзика, и у Тренчика ноги покрыты гнойными язвами. Но у Андрюхи на обеих ногах кожи нет от колена до самой пятки.
— А чего их так мало? — спрашивает Витька.
— Скоро их будет еще меньше, — говорит Осипов. — Этот гад сейчас полроты в госпиталь отправит.
— Запевай! — командует сержант.
В строю запевают. Красивый высокий голос взлетает над марширующей ротой, парень поет здорово, у него явный талант и странно слышать этот совершенный голос посреди мертвого плаца, по которому марширует полурота босых избитых солдат.
— Может, тоже пойдем на прогулку — предлагает Витька, — вдруг нас потеряли. Вдруг сейчас командир полка на вечернюю поверку придет.
Мы сильно сомневаемся, что кто-то заинтересуется нами, вряд ли сейчас в полку вообще есть хоть один офицер, но на всякий случай решаем спуститься на плац — вдруг за прогулкой все же кто-то наблюдает из штаба. Несколько минут маршируем впятером. На плацу уже никого нет, все разошлись, пехотная рота тоже ушла.
— Эй, бойцы, идите-ка сюда, — зовут нас от одного из подъездов.
— Догулялись! — шипит Тренчик на Зеликмана, — сейчас нам навешают. — Надо было сидеть и не высовываться! Не пойдем никуда, сворачивай в казарму.
Читать дальше