Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

Около часа ночи дед Нонна, который никак не мог уснуть, зажег свой фонарь «летучую мышь», чтобы взглянуть на часы. Однако хоть смотреть-то он смотрел, но не видел, который час, пусть часы и показывали ему это. Еще не решив, что предпринять, натянул он штаны и надел шерстяной жилет. С тысячью предосторожностей, чтобы не разбудить сестру, спустился по лестнице, взял в коридоре куртку и картуз. Он снимал засов с двери, когда вдова в ночной рубашке появилась на пороге, держа в руках зажженную свечу. «Пусть делает как знает, — сказала она. — С ним лучше не связываться». И удалилась в свою комнату.

Когда дед Нонна, с бьющимся сердцем, пришел в порт, он как раз увидел «Золотую траву», которая на всех парусах огибала мол.

— Дурья башка! — заорал он в едва светившуюся, холодную, почти неподвижную морскую пустоту. — Дурья башка! Дурья башка! Трижды дурья. — Ему показалось, что на барке поднялись руки. В порту залаяли собаки, вроде бы на луну, которой, однако, не было. — Уймитесь, канальи! — прикрикнул на собак старик. — Пусть их плывут куда хотят! — Собаки умолкли, но вокруг замелькали короткие вспышки света. Люди, стоявшие не толпой, а поодиночке, щелкали зажигалками, раскуривая трубки или сигареты. За удалявшейся «Золотой травой» наблюдал не один только Нонна.

Он никак не мог решиться вернуться домой. Долго топтался он в порту, то останавливаясь в свете луча с маяка, то возвращаясь, как бы желая в чем-то окончательно убедиться. Он был обескуражен. В небе было что-то сверхъестественное. Никогда еще земля не казалась такой малостью. А проклятый океан делал вид, будто он-то тут ни при чем. Тем не менее, хоть и неохотно, Нонна вернулся домой. Слабый свет виднелся из-под двери комнаты его сестры. Он приостановился, раздумывая, следует ли ему войти, чтобы сказать ей или всего лишь жестом показать, что натворила эта дурья башка. Потом он решил, что сестра и без того все знает.

Открывая свою дверь, чтобы вновь улечься, он услышал как бы разрозненные отзвуки взрывов. Деревянные перегородки вздрагивали, наружная стена содрогнулась так сильно, что висевшая над его ночным столиком фотография, на которой он был снят в форме королевского флотского старшины, сорвалась с гвоздя и упала прямо на фонарь, разбив стекло, но не погасив света, что неисправимый Нонна посчитал хорошим предзнаменованием. Вдруг под натиском гула, похожего на человеческие вопли, распахнулось окно. «Ну вот и началось, — подумал Нонна, — вот все и рушится. Солоновато теперь придется». Тут на пороге показалась сестра все еще в ночной рубашке, со свирепым видом она сказала:

— Чего вы ждете, бездельник вы этакий, надо же идти помогать людям. Стыда у вас нет!

Он тотчас же вышел, а она поспешно принялась напяливать самую старую свою одежду, чтобы последовать за ним. Едва переводя дух, погрузившись по колени в воду, тотчас же, как только спустился со ступенек, которые вели с его дворика к дороге, он пошел по улице, как по реке, до самого порта, где царило неописуемое смятение. Прежде всего вытаскивали из домов детей и укладывали на ручные тележки увечных стариков, чтобы оттащить их на еще возвышавшиеся кое-где островки суши. Когда Нонна увидел высоту волн, накатывавших с юго-запада, он подумал, что наступил конец света. Но ему сказали, что прилив уже несколько спал, а в первые четверть часа его натиск был таков, что люди едва не лишились рассудка. Творилось что-то невероятное. Моряки с окровавленными лбами, высоко подняв аварийные фонари, выкрикивали приказания, которые были понятны лишь им самим. Сигнал бедствия надрывался с той стороны, где помещалась пожарная оснастка и машина, но охранявшие их стены рухнули, и все увидели, что красная машина с повисшими во все стороны шлангами, тыкаясь в фасад, плавала в воде.

Старик Нонна промок до костей. Он несколько раз упал, помогая кому сумел и чем мог. Он проклинал свою старость. Время от времени, и чем дальше, тем чаще, он принужден был делать передышку, прислоняясь к какой-нибудь стене и стараясь укрыться от урагана. Ошеломленно смотрел он, как проплывают мимо него ящики, бочки, разбитые в щепы крольчатники и курятники, куски мачт, всевозможные обломки всех сортов, в том числе квашня из булочной; он боялся лишь одного — появления трупов. Но это его миновало.

Уже давно рассвело, когда он вернулся к себе, пробираясь краешком песчаной равнины, на высоких травах которой раскачивались порванные сети. Он совсем обессилел. Его более или менее уцелевший дом был наполнен детьми, которых сестра старалась обсушить возле огня, ободряя и словами, и горячим чаем. Одни из них тихонечко плакали, другие всего лишь икали, глаза же у них оставались сухими — настоящие дети рыбаков. Нонна обсушился, как смог, сменил одежду. Вынул из буфета бутылку рома, купленного в предвидении новогоднего праздника. Хороший грог согрел его тело, но голова и сердце не могли успокоиться. Что сталось с Пьером Гоазкозом и теми четырьмя, что разделили с ним его судьбу? Дурьи башки у всех пятерых.