Марк Дюген - Счастлив как бог во Франции

У нас по сути не было настоящих друзей. Конечно, приятелей у меня было предостаточно, особенно тех, кто тоже увлекался хорошей кухней. Клодин не возражала против моего общения с ними и не сердилась на мои частые отлучки, связанные с гастрономией. Постепенно в нашей семье сложился определенный образ жизни, имевший такое же отношение к любви, какое существует у местного поезда к крупной железнодорожной магистрали. Наша жизнь протекала спокойно, без ярких событий, но с приятным комфортом, близким по типу к деревенскому.

Мне постепенно удалось, благодаря терпению и настойчивости, переориентировать едкий характер Клодин на посторонних, так что она перестала цепляться ко мне из-за пустяков. Возможно, конечно, что я со своим брюшком напоминал ей плюшевого медвежонка, с которым она любила играть в детстве. Мое безразличие ко всему окружающему успокаивало ее. Мы научились дружелюбно улыбаться друг другу, восхищаться вместе разными пустяками, притворяться, что одинаково смотрим на жизнь. Наши отношения становились еще более ровными, если учесть мою глухоту. Если я не слышал обращенную ко мне тираду Клодин, я улыбался, делая вид, что все понял и со всем согласен. Она тоже улыбалась мне в ответ. В общем, со стороны мы выглядели идеальной парой. Нужно сказать, что вообще-то нам не на что было жаловаться. Мы неплохо зарабатывали, да и жили мы в прекрасной стране. Клодин была преподавателем, я — независимым коммерсантом, мы никому ничего не были должны, да и нам никто ничего не был должен. Конечно, печалились, что у нас не было наследника, но когда нам приходилось общаться с семьями, в которых были дети, мы то и дело незаметно посмеивались, глядя на то, что вытворяют эти ангелочки. У меня не было любовницы, и я уверен, что Клодин тоже не завела себе любовника. Нам не нужно было сохранять семью ради детей, как это бывает с многими семейными парами, в которых супруги с трудом выносят друг друга. Можно даже сказать, что мы были счастливы, хотя эти слова повторяются слишком часто, чтобы быть правдой. Но истину знали только мы сами.

Я забыл сказать, что через десять лет после войны у меня возникли проблемы со слухом. У меня сложилось впечатление, что мои собеседники с каждым днем все больше и больше отдаляются от меня; я не сомневался, что рано или поздно я совсем оглохну. Тем не менее, это не мешало мне путешествовать. Я постоянно пользовался поездом, потому что самолет был для меня слишком дорогим, да и по состоянию здоровья врачи не советовали мне летать. А в поезде я мог проводить, не уставая, сколько угодно времени. В вагоне я чувствовал себя зрителем в зале кинотеатра. Окно купе было для меня экраном, на котором демонстрировались пейзажи Европы от Парижа до Рима, от Рима до Берлина и многое, многое другое. А если в поезде был вагон-ресторан, я оказывался на верху блаженства. Долгие часы я наслаждался видом холмов и озер, тонул взглядом в глубоких речных долинах, поднимался на скалистые хребты. Проносившиеся за окном ландшафты, как мне казалось, не были помечены печальными воспоминаниями, тогда как города все еще старались стереть из своей памяти годы безумия. Это напоминало мне уборку в доме на следующий день после того, как в нем случилась страшная трагедия.

В тот день я был в Марселе. В канун какого-то праздника вокзал Сен-Шарль был забит пассажирами, стремившимися в Париж. У меня с собой был чемодан, тяжеленный, будто штанга тяжелоатлета. Платформа казалась мне бесконечной. Мое место было в первом вагоне, сразу за локомотивом, мирно выпускавшим струйки пара в ожидании сигнала к отправлению. Я задыхался. Ручка чемодана резала пальцы. Конечно, к нагрузке многое добавлял и мой собственный вес. Я остановился, чтобы перевести дух. Опустив чемодан на землю, я выпрямился и оказался нос к носу с Реми, ничуть не изменившимся по сравнению с днями, которые я провел в доме его матери в самом начале своей карьеры партизана. Я с некоторой завистью подумал, что ему наверняка удастся до последних дней сохранять свой юный облик. Он не сразу узнал меня; надо сказать, что за послевоенные годы я внешне изменился гораздо сильнее, чем этого можно было ожидать, учитывая мой возраст.

— Ну и как, вы нашли тогда свою лошадь?

Он прищурился, присматриваясь ко мне; потом на его губах зазмеилась улыбка хищника, готового к нападению, что всегда придавало ему несколько высокомерный вид. Потом он рассмеялся:

— Смотри-ка, а ведь тогда ты был таким тощим! Похоже, мирное время идет тебе на пользу.