Джек Лондон - Морской волк. Бог его отцов

— Но допустим, что у него возникли два противоположные желания, и одно из них препятствует удовлетворению другого. Что же тогда? — перебила его Мод.

— К этому я и вел, — ответил капитан, но она продолжала:

— В борьбе этих двух желаний сказывается душа человека. Если эта душа благородна, она последует хорошему побуждению, если же нет, то это душа низменная. Но решает во всех случаях именно душа.

— Вздор и чепуха! — нетерпеливо воскликнул он. — Решает желание. Возьмем человека, который хочет напиться. С другой стороны, он почему-либо не хочет быть пьяным. Как он поступит? Он игрушка, он раб своих желаний и повинуется более сильному из них. Вот и все. Его душа не имеет к этому никакого отношения. Как может он желать пить и отказаться от этого? Если желание остаться трезвым берет верх, то, значит, оно сильнее. Соблазн тут ни при чем, если только… — Он остановился, чтобы овладеть новой мыслью, мелькнувшей у него в уме. — Если только он не испытывает соблазна остаться трезвым. Ха, ха! — захохотал он. — Что вы думаете об этом, мистер ван Вейден?

— Что ваш спор не стоит выеденного яйца, — сказал я. — Душа человека — это его желания. Или, вернее, совокупность его желаний. Поэтому вы оба неправы. Вы придаете значение только желаниям, не считаясь с душой. А мисс Брюстер придает значение только душе, не считаясь с желаниями. А между тем, в сущности, душа и желания — одно и то же. Однако, — продолжал я, — мисс Брюстер права, утверждая, что соблазн остается соблазном независимо от того, поддался ли ему человек или победил его. Огонь раздувается ветром, пока не начинает бушевать грозным пламенем. Желание подобно огню. Оно, как ветром, раздувается созерцанием желаемых предметов. Тут и зарождается соблазн. Он — тот ветер, который раздувает желание, пока оно не завладеет человеком. Иногда он для этого недостаточно силен, но если он хоть сколько-нибудь усилил желание, его уже можно назвать соблазном. И, как вы говорите, он может толкать и на добро, и на зло.

Садясь за стол, я был очень доволен собой. Мои слова звучали весьма решительно. По крайней мере, они положили конец спору.

Вольф Ларсен был необычайно разговорчив. Такого желания говорить я еще никогда не замечал в нем. Казалось, скопившаяся в нем энергия ищет выхода. Через минуту он уже затеял спор о любви. Как всегда, он отстаивал материалистическую точку зрения, а Мод — идеалистическую. Что касается меня, то я лишь изредка вставлял несколько слов, вообще же не принимал участия в этом разговоре.

Вольф Ларсен говорил блестяще, но Мод не уступала ему в остроумии, и на некоторое время я даже потерял нить разговора, любуясь ее лицом. Оно редко покрывалось румянцем, но сегодня порозовело и оживилось. Спор, видимо, доставлял ей большое удовольствие, а Вольф Ларсен прямо упивался им.

Не помню почему — я в это время отвлекся созерцанием выбившегося из прически каштанового локона Мод — он привел слова Изольды, обращенные к Тентажилю:

Как раньше он сумел приписать пессимизм Омару, так и теперь он прочел восторг и ликование в строчках Суинберна. Читал он стихи правильно и хорошо. Не успел он умолкнуть, как Луи просунул свою голову в люк и шепнул нам:

— Тише, тише! Впереди пароход, виден левый бортовой огонь!

Вольф Ларсен выскочил на палубу так проворно, что, когда мы присоединились к нему, он уже успел закрыть люк кубрика и спешил проделать то же с люком, ведущим на бак. Туман не исчез, он только поднялся, застилая звезды и увеличивая ночной мрак. Перед нами я увидел яркий красный огонь и другой, белый, и услышал мерный стук пароходной машины. Несомненно, это была «Македония».

Вольф Ларсен вернулся к нам, и мы остановились молчаливой группой, наблюдая за быстро скользившими мимо нас огнями.

— Хорошо, что у него нет прожектора, — сказал Вольф Ларсен.

— А что, если бы я вдруг крикнул? — шепотом спросил я.

— Все пропало бы, — ответил он. — Но вы не подумали о том, что произошло бы прежде всего?

В тот же миг он своими руками гориллы схватил меня за горло и едва заметным движением мускулов дал мне понять, что ему ничего не стоит свернуть мне шею. Но тотчас же выпустил меня, и мы снова начали смотреть на огни «Македонии».

— А что, если бы крикнула я? — спросила Мод.

— Я слишком люблю вас, чтобы причинить вам вред, — сказал он мягко и с такой нежностью в голосе, что я содрогнулся. — Но все же не делайте этого, а то я в тот же миг сверну шею мистеру ван Вейдену.