Моника Али - Брик-лейн

Июль 1996 года

Моя единсвеная любимая сестричка я все хочу послать тебе письмо и жду. У меня пока нет адреса куда бы ты писала мне ответ. Когда я устроюсь ты получиш от меня письмо. Не волнуйса. Когда я найду работу я тебе все раскажу.

Январь 2001 года

Я надеюсь што ты получиш это письмо. Я надеюсь што ты живеш все там же. Время шло и я жила то здесь то там.

Было время когда у меня была еда только на севодня и на завтра. Сичас я все пытаюсь забыть. Меня взяли служанкой в хороший дом. Все очень добрые. Детки красивые. У меня комната с толстыми стенами. Здесь очень чисто. Нечево боятса. Мистрис очень добрая. Мистер очень добрый. Меня очень хорошо кормят. Йесли ты все там же напиши мне письмо.

Тауэр-Хэмлетс, февраль 2001 года

Стоя перед отцом, девочки ковыряют ногами в ковре. Шану сидит на полу по-турецки. Он чуть наклонился вперед, живот вывалился на согнутую ногу. Стулья теперь не в чести. Теперь Шану враг всяких стульев.

— Подойдите ко мне, — сказал он, — начинаем.

И хлопнул в ладоши.

Шахана толкнула Биби локтем. Биби выводила круги на ковре. Лицо ее обрамляют косички. Назнин стащила белье с деревянной сушилки и начала ожесточенно складывать по кучкам. Домашние дела, примитивные, веселые домашние хлопоты — вот что ей нужно. Белье еще влажное.

— Она выучила, — сказала Назнин, — я вчера ее проверила.

Шану поднял руку. Это мирный жест, но для Биби он угрожающий.

Наконец девочка начала:

Шану вздохнул и погладил живот. Живот у него как подушка, он кулаками погладил его с двух сторон. Пятый день учит дочек читать наизусть «О Мать-Бенгалия! Край золотой». Сегодня вечером им предстоит рассказать весь гимн наизусть. Шану решил вернуться со всей семьей на родину, и Тагор — их первый шаг на этом пути. Биби продолжала:

Но в голосе — ни намека на радость или пьянящую весну. Она с трудом пробиралась дальше и боялась даже вздохнуть с выражением, чтобы не поскользнуться на тонком льду памяти. Шану перестал месить живот.

— «Меня, — произнес он громко и оглядел комнату, — пьянит весной».

Биби тоже обернулась и снова посмотрела на отца. Невидимые зрители ее смущают, но — присутствуют. Она это чувствует, но в отличие от отца их не видит.

— Заново, — приказал он.

Шану переключил внимание на левую ногу и осторожно потрогал созревающую шишечку на большом пальце.

— Рощ. Манговых. Цветенье.

Биби завязала косы под подбородком в надежде, что не сможет больше открыть рот. Она ждала санкций на продолжение.

Шану склонил голову и философски заметил:

— Эка невидаль — цветы на манговых деревьях.

И Биби затараторила:

Она смолкла перед внезапно разверзшимся провалом в памяти. Шану посмотрел на Шахану. Та сложила руки на груди и прикусила верхнюю губу. Назнин суетилась вокруг, изобретая себе занятия, чтобы лишний раз стукнуть чем-нибудь и снять общее напряжение. В том, как дочь поджала губы, Назнин угадала предстоящую выволочку.

Эти выволочки, чудовищные на словах и поразительно несуразные на деле, стали привычными. Страдают от них по очереди все, но Шану больше остальных. Обычно Шахана доводит Шану до белого каления, и именно она страдает меньше остальных.

«Скажите этой мемсахиб, что у нее ни одной целой косточки не останется».

Шану никогда не угрожает старшей дочери напрямую. Обычно в посредниках оказывается Назнин, а если придумывает что-нибудь новенькое и особенно зловещее, то и Биби:

«Я окуну ее голову в кипящий жир и выброшу в окно. Скажи это нашей мемсахиб. Скажи это своей сестре».

На Биби можно положиться: она повторяет за отцом слово в слово, хотя Шахана в двух шагах от отца. В этом смысле Биби надежней, чем мать, которая вместо угроз бормотала утешения и пыталась вывести девочек за пределы опасной зоны.

Шахана не желает слушать классическую бенгальскую музыку. И пишет на родном языке чудовищно. Она хочет носить джинсы. Ненавидит камизы и перепортила весь свой гардероб, проливая на них краску. Если на выбор предлагается дал или консервированная фасоль в томате, не сомневается ни секунды. При упоминании о Бангладеш кривится. Она знать не знает и знать не хочет, что Тагор был не только поэтом и нобелевским лауреатом, но и — не больше и не меньше — отцом нации. Шахане все равно. Шахана не хочет на родину.