Моника Али - Брик-лейн

Ну вот, опять мысли унесло куда-то в сторону. Она начала проговаривать суру из Священного Корана, которую выучила в школе. И хоть значения слов непонятны, успокаивает сам ритм. Вдох начинается где-то в желудке. Вдох и выдох. Плавно. Тихо. Назнин прилегла на диван и уснула. Перед глазами возникли нефритово-зеленые рисовые поля. Взявшись за руки, они с Хасиной идут в школу, срезают путь, падают, руками вытирают коленки. В ветвях кричат майны, беспокойно пробегают козы, большие, грустные буйволы похоронной процессией шествуют мимо. Над головой небо, широкое, пустое, впереди до самого конца, куда ни глянь, тянется земля и растекается под небом темно-голубой чертой.

Назнин проснулась. Было уже четыре. Бросилась на кухню резать лук, глядя на него спросонья, тут же порезалась, нож глубоко зашел в указательный палец под самый ноготь. Открыла холодную воду, подставила руку под струю: «Чем занимается Хасина?» Этот вопрос постоянно приходит ей в голову: «Чем сейчас занимается Хасина?» Это даже не вопрос. Скорее чувство, пронзительная боль в легких. Одному Богу известно, когда они снова увидятся.

То, что Хасина противится Судьбе, не дает ей покоя. Из этого ничего хорошего не выйдет. Так все говорят. С другой стороны, если вдуматься и вглядеться повнимательнее, разве Хасина не покоряется Судьбе? Если Судьбу нельзя изменить, несмотря на все усилия со стороны человека, тогда, возможно, Хасина и должна была сбежать с Малеком. Кто знает, может, против этого она и сражалась и именно это не могла изменить. Иногда думаешь, что проще всего с самого начала принять решение, предоставить себя в полное распоряжение своей Судьбы, но как же узнать, куда именно она тебя зовет? А ведь жить нужно каждый день. Если Шану придет сегодня домой и увидит, что в квартире не убрано, что специи не смолоты, неужели она сложит руки и ответит: мол, не спрашивай меня, почему ничего не готово, это решаю не я, а моя Судьба. За куда меньшую провинность муж изобьет свою жену и будет прав.

Шану еще ни разу ее не бил. И ни разу не замахнулся. Он вообще добрый и мягкий человек. Хотя это не значит, что он никогда ее не ударит. Он считает свою жену «хорошей работницей» (Назнин подслушала разговор по телефону). И будет поражен, если она вдруг перестанет таковою быть.

— Девушка неиспорченная. Из деревни.

Однажды ночью Назнин встала выпить воды. После свадьбы прошла уже неделя. Шану не спал, разговаривал по телефону.

— Нет, не сказал бы. Некрасивая, но и не уродина. Лицо широкое, большой лоб. Глаза близковато посажены.

Назнин дотронулась рукой до головы. Он прав. Лоб слишком большой. Никогда не задумывалась, как близко посажены глаза.

— Невысокая. Но и не коротышка. Примерно пять футов два дюйма. Бедра узковаты, но для вынашивания, думаю, нормально. Да, я все учел, я всем доволен. Может, в старости начнет расти борода на подбородке, сейчас ей только восемнадцать. Да и вообще, лучше со слепым дядюшкой, чем вовсе без него. Хватит мне в холостяках ходить.

«Узкие бедра! На себя посмотри», — подумала Назнин и вспомнила складки жира у него под животом. В них поместятся все его бесчисленные ручки и карандаши. И пара книжек еще влезет. Только тощие ножки не выдержат такого веса.

— К тому же она хорошая работница. Убирает, готовит, ну и все остальное. Единственное, что мне в ней не нравится — она не может разобраться в моих папках, не знает английского. Впрочем, я не жалуюсь. Повторяю: девушка из деревни, совершенно неиспорченная.

Шану продолжал говорить, но Назнин на цыпочках вернулась в постель. «Лучше со слепым дядюшкой, чем вовсе без него». Пословиц у него — на все случаи жизни. Какая-никакая, а жена — всё лучше, чем совсем без жены. Что-то всегда лучше, чем ничего. А она себе вообразила? Что он в нее влюблен? И благодарен, что она, молодая и изящная, приняла его предложение? Что она пожертвовала собой и что ей за это причитается? Да. Да. Язвительное «да» хлынуло на все вопросы, да, именно это она себе и вообразила. Какая глупая девушка. Какие претензии. Какое самомнение.

Кровотечение остановилось. Назнин выключила воду и обмотала палец кусочком бумажного полотенца. С кем Шану тогда разговаривал? Может, ему позвонил из Бангладеш какой-нибудь родственник, которого не было на свадьбе? Может, с доктором Азадом? Сегодня вечером он сам увидит и большой лоб, и близко посаженные глаза. Из пореза опять проступила кровь. Назнин развязала палец и смотрела, как красные капли сбегают по серебристой раковине. Капли скользили, словно ртуть, и стекали в водосток. Сколько нужно времени, чтобы из пальца полностью вытекла вся кровь? А из всей руки? А из тела? Как скучно без людей. За исключением Хасины, ни по кому конкретно она не скучает, просто скучно без людей. Если прислонить ухо к стене, слышны звуки. Телевизор. Кашель. Иногда слив бачка в туалете. Наверху шаркают стулом. Внизу вопят болельщики. Каждый у себя в клетушке, каждый подсчитывает, сколько у него вещей. За восемнадцать лет жизни Назнин ни разу не оставалась одна. Пока не вышла замуж. И пока не приехала в Лондон сидеть сиднем в этой большой коробке, вытирать пыль с мебели и слушать приглушенные и запечатанные отзвуки частной жизни сверху, снизу и вокруг.