Моника Али - Брик-лейн

Назнин возилась с молниями. Если бы Карим спросил, она бы все рассказала, про болезнь, про невозможность дальнейших отношений, и потом они бы говорили и договорились бы до разрыва.

— Ты на меня злишься?

Назнин обернулась, думая, что это он по мобильному.

— Ты на меня злишься, потому что я пару дней не приходил?

— Нет.

Карим улыбнулся:

— Ладно, вижу же, что злишься.

Ему это, кажется, нравилось.

— Я уезжал в Брэдфорд, с родственниками встречался.

— Я не злюсь.

— Я заглажу свою вину.

И вдруг Назнин разозлилась:

— Почему ты не веришь, когда я говорю, что не сержусь? — Она перешла на бенгальский и свои слова прошипела.

Ему понравилась шутка:

— Верю тебе, сестра. Вижу, как ты счастлива.

Она молчала, и несколько минут ответом ему была тишина. Потом ей захотелось что-то сказать, но ничего не приходило в голову.

— Пошел я, — сказал Карим и убрал ноги со стола.

Он говорил легко, словно они сейчас просто дурака валяли.

— Надо в пару мест зайти, пару человек увидеть.

— Не надо. Не уходи.

— Пару дел сделать. Джинсы отнести.

Но не встал.

— Девочки завтра дома. И послезавтра.

Он помолчал. И голос его прозвучал не так беззаботно.

— Может быть, знаешь, мне пора с ними познакомиться?

Назнин перехотела с ним разговаривать. Вернуться бы на две недели или на десять минут назад и все изменить, и чтобы все пошло по-новому.

— С кем ты встречался в Брэдфорде?

Он пожал плечами, как будто ответ на этот вопрос невозможен.

— С семьей. С кузенами там.

— У тебя много кузенов?

Он снова пожал плечами:

— Целый вагон.

Она повлияла на его решение, он легко согласился остаться. Решил посидеть за компьютером Шану. Назнин протерла монитор. Возясь со входами и проводами, Карим заговорил о «Бенгальских тиграх».

— Надо как-то оживить дело. На собрания никто не ходит. Жалкое зрелище.

Влажной тряпкой Назнин прошлась по клавиатуре. Карим так близко, что слышится запах: лайм, гвоздичное масло и еще не остывший запах недавнего секса, хоть и смытый водой, но заметный, как вычищенное пятно, если о нем знаешь.

— Сначала на собрания ходили все, — сказал он Назнин, будто она никогда там не была, — а потом бац, — он щелкнул пальцами, — и нет никого.

Борода у Карима отросла. Но и с бородой видно, какой он красивый. Она вспомнила собрание, вспомнила, как сидела прямо возле сцены, как в красном сари все пылало, как он переманивал аудиторию на свою сторону, как бежала домой и ждала его, знала и не могла поверить, что он придет. Тогда она его хотела, а не сейчас — с ногами на кофейном столике и дырками в носках.

— Когда мы организовывали марш, было совсем другое дело.

Он нагнулся распутать провода.

— Организуйте опять.

— «Львиные сердца» устраивали марш против нас. А мы против них. Но они все свернули. Знали, что по числу нас будет больше. И что они нам проиграют.

Разгибаясь, он ударился головой о стол и потер кулаком ушибленное место.

— Организуйте еще один марш. Почему обязательно надо делать марш против кого-то?

Карим обернулся на нее и погладил бороду.

— Не так все просто.

— Почему?

— Нельзя устроить марш просто так. Это все равно что, Господи, все равно что пойти погулять.

Назнин заупрямилась:

— Почему?

Карим внимательно изучил ее взглядом, словно заподозрил в ней самозванку.

— Потому что, — тихо, но настойчиво произнес он.

— Ты же хочешь, чтобы люди опять к тебе потянулись?

— «Бенгальские тигры» доживают последние дни.

Карим нажал на клавишу, и компьютер зажужжал, как насекомое в сумерках. Сел и нажал еще несколько клавиш.

— Сделай из марша праздник, люди всегда ходят на праздники. Кто-то споет, кто-то станцует.

— Вроде мелы? [73] Мела — фестиваль.

Он оглянулся и улыбнулся — как погладил по голове.

— Да, — не сдавалась Назнин, — как мела.

Карим погрузился в экран, и Назнин замолчала. Она стояла рядом, молча требовала к себе внимания. Через пару минут Карим, не поворачиваясь, сказал:

— Знаешь, можно устроить что-то вроде мелы.

— Ты правда так думаешь?

— Зачем нам обязательно негативный повод? Он может быть и приятным.

— Ну да, именно.

Карим просидел за компьютером около часа, Назнин успела сточить о молнии две иглы. Время от времени она вспоминала, что Шану уехал на работу рано утром, что может в любой момент прийти и увидеть, какие у них здесь мир и согласие. Но ей было все равно. Придет, не придет. Назнин, удивляясь собственному равнодушию, вдруг затрепетала: с одной стороны, это разврат, но в то же время и величие — в сущности, она впервые проявляет истинный стоицизм перед лицом Судьбы.