Эдмундо Пас Сольдан - Бред Тьюринга

– Я горжусь тем, – безбожно льстит Рут, – что в такой трудный для страны момент вы поддерживаете мирные отношения с гражданскими.

Солдат смотрит на своих товарищей, будто спрашивая у них разрешения нарушить приказ, намекая на то, что потом они тоже получат свою долю. Те едва заметно кивают, делая вид, что нет никакого нарушения закона. Речь идет опростой формальности.

Солдат отпирает дверь. Рут заходит внутрь, еще до конца не веря, что ее слова возымели действие. Она идет рядом с солдатом в направлении основного блока зданий; высоко поднимает голову, почувствовав в себе силу; прикидывает, сколько денег у нее в кошельке.

Они наискосок пересекают футбольную и волейбольную площадки. Небо, затянутое серыми тучами, вот-вот разразится дождем. Мигель заставляет ее делать невозможное. Тьюринг. Как легко и быстро он пошел ко дну. Надо признать, у них было много приятных моментов: когда они ходили в ресторан и он называл ее "любовь моя" и заказывал только ее любимые блюда; когда в первые годы их супружества каждый вечер приносил ей розу; когда в день матери он непременно приносил ей в постель вкусный завтрак, хотя у них тогда еще не было ребенка; когда, лежа в постели, он ночи напролет с жаром рассказывал ей об очередном коде, который ему удалось расшифровать; когда они ходили на вечеринки, и он, делая вид, что ему безразлично, украдкой, с беспокойством, наблюдал, как она танцует; она видела его счастливое лицо, когда Флавия, которой не было тогда и двух лет, пряталась от него за большим кожаным креслом… Стоили ли все эти годы такой жертвы? Быть может, да. Не было ли все напрасно? Возможно, нет. Тем не менее она уже переступила черту, и назад пути нет. Не всегда можно спастись всей семьей; иногда приходится делать это в одиночку, стиснув зубы и закрыв глаза. Или, наоборот, широко раскрыть их, как это сделала ее мать за секунду до того, как выстрелила в себя.

Она чувствует, как горячая струйка вытекает из ее носа, и подносит руку к губам. Пробует на вкус – это кровь Рут останавливается. Теперь понятно, почему она вдруг вспомнила мать. Ее тело узнало обо всем раньше, чем пошла кровь. И тело говорило, что боится этой крови, потому что там, внутри него, что-то произошло: в его клетках поселился рак. Она очень мнительная, но сейчас она права. Сколько ее родственников умерло от рака? Ее мать, дедушка Фернандо, дяди, несколько двоюродных братьев. Это наследственность.

– С вами что-то случилось? – спрашивает солдат, останавливаясь.

Она достает из портфеля носовой платок. Надо бы позвонить врачу из кабинета. Такие звонки не делают с сотовых телефонов. Ей нужно услышать страшную новость сидя.

– Ничего, офицер, – говорит она, стараясь сохранить спокойствие, – просто я только что поняла, что скоро умру. И она вновь трогается с места: стук каблуков, уверенный взгляд. Солдат смотрит ей вслед, не зная, что предпринять. Потом следует за ней.

Гаснет утро. Гаснет день. Гаснет вечер. Гаснет ночь.

А моя жизнь – нет. Я остался в своей оболочке. Это мое благословение. И мое проклятие. Я электрический муравей. Скоро наступит новая реинкарнация… Я задержался в этой стране дольше, чем нужно. В комнате с запахом лекарств. В ожидании новой битвы. Еще более серьезной. Здесь я уже сделал все, что должен был сделать. Я им больше не нужен. Они больше не нужны мне. Несмотря на это, я остаюсь их талисманом. Или пленником…

Возможно, правительство хочет покончить со мной. Я даже знаю это наверняка. Но не могу сказать. Никто не может уничтожить меня.

Слова возникают и снова исчезают в сознании. Они не могут быть произнесены… А я хочу вновь открыть в себе способность думать. Схватить мысль в процессе мышления… И расшифровать ее… Узнать, что скрывается за каждой мысленной ассоциацией… Может быть, другая ассоциация… Как речной поток. Более логично.

Я электрический муравей. Который хочет, но не может умереть. Я хотел остаться. Или кто-то, кто находится внутри меня и знает больше меня, хотел остаться. Я пишу, и мне пишут. Я. К счастью. Есть другие интересные вещи.

Я Эдгар Аллан По… Родился в 1809 году. Хотя не помню своего детства… Говорят, я придумал новый жанр рассказа. И детективного романа. И романа "ужасов". Постарался объяснить с точки зрения рационализма схему построения поэмы. У меня была огромная вера в силу разума. Но моя проза перегружена иррациональным… Я был алкоголиком. Бредил. Возможно, сама мысль – это одна из форм бреда. Возможно, разум – самый большой бред.