Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

Про стрельбу расскажу поподробнее.

Итак, винтовка ТОЗ-8. Тот еще агрегат. Мы сидим на уроке, преданно едим глазами начальство, и вид имеем лихой и придурковатый. Я — на первой парте по слабости зрения и смелости для вызова к доске. Перед нами Николай Александрович при форме и при винтовке. И рассказывает нам про нее, рассказывает. В это время в дверь класса просовывается голова Лариски (она училась в параллельном до восьмого класса) и начинает корчить всяческие рожи на предмет вызвать в коридор подружку.

Товарищ майор строго смотрит на кривляющуюся голову и командирским тоном приказывает ей подождать с той стороны конца урока. Голова перестает корчиться и исчезает. Рассказывает военрук не то чтобы весело, ну ни разу не Жванецкий, поэтому у меня поза, как и у многих в классе, — подбородок подперт рукой, а глаза так и норовят закрыться, хоть речь и про войну.

А педагог наш все про свое — и так уж он эту винтовку повернул, и эдак, и патрон в нее учебный вставил (учебный, потому что с пробитым капсюлем). И затвор передернул. А я по-прежнему сижу на первой парте, у самой двери, и почти сплю. Но его слышу. Наставил, значитца, военрук ружьишко на класс и сам же строго так говорит: «Строго! Запрещено! Направлять! Даже не заряженное оружие! На людей!»

Небрежно так поворачивает винтовку в сторону двери и нажимает на курок. Раздается большой БУМ. Почти дуплетом раздается второй БУМ. Это моя голова соскальзывает с руки и бьется лбом в парту с большой помпезностью. И лежит там, вся такая ударенная. А сверху ее хоть и не сильно, зато красиво присыпало щепками.

Я совершенно не хочу сказать, что он в меня стрелял. А что пуля из того самого учебного патрона сантиметрах в тридцати от моей головы прошла, мы потом измерили.

И тут до Николая Александровича доходит, что за дверью-то Лариска подружку ждет. Слава богу, до инфаркта дело не дошло, хотя было к тому близко. Единственный раз в жизни я видела, что это такое — «стать белым как бумага». Причем не просто бумага, а мелованная, высшего, так сказать, качества.

А Лариска в это время в буфете пирожки трескала. Так что, кроме шишки на моей многострадальной башке и дырки в двери, никаких потерь не было.

И еще мы сами стреляли. Нас вывезли в тир и дали в руки ту самую винтовку. И сказали принять положение «лежа». Ну, господа хорошие, у кого было НВП, кто помнит, как неприлично выглядит положение «лежа»? Тем более, если тебе шестнадцать лет, ты в компании таких же оболтусов, целого класса, на тебе синяя школьная форма с пиджаком-футляром и короткой юбкой, весишь ты почти девяносто килограммов, а перед тобой пять полосатых матрасов?

Посмотрела бы я на ту даму, которая смогла бы принять это положение, я уж не говорю — изящно, а просто — не порнографически.

Мы давай отказываться, а Николай Саныч настаивает, двойкой в четверти грозит, потому что ему как-то очень сложно было с этим тиром договориться. Пришлось примерять роль порнозвезды с винтовкой. Причем я ему говорила, что вижу плохо, а он: «Очков у тебя нет, Горланова, следовательно — зрение хорошее! Стреляй давай!»

Давай-то оно давай. До мишеней — 25 метров. А у меня один глаз -2, второй -5. И мишени эти я вижу о-о-очень приблизительно. То есть их наличие. Не говоря уже об их размере, разметке и десятке.

Ну, я даже не особо целилась. Так, куда-то в направлении. Выстрелила — и даже попала. Да-да, я попала в гвоздик, на котором висела соседская мишень, утопив его в стенд по самую шляпку.

После такого грандиозного выстрела винтовку отобрали. И больше никогда не давали.

Зато я знала флажковую азбуку, азбуку Морзе и то, что в момент близкого ядерного взрыва следует завернуться в белую простыню и ползти к ближайшему кладбищу.

После девятого класса, чтоб набраться сил для последнего рывка, родители меня вывезли на юга аж на два месяца. Месяц я была с папой в Крыму, а потом месяц с мамой и нашей общей подругой Ирой на Кавказе, в Геленджике.

То есть и Крым, и Кавказ были охвачены мной в полном объеме.

С папенькой мы отдыхали вдвоем, а вот в Геленджик я и мама отправились в компании Иры. Если уж быть совершенно точной, то Ирка была скорее подругой моей тетушки, но поскольку общение, как вы помните, у нас у всех было очень плотное, то и нашей подругой тоже. И моей, и Людмилы Ивановны.

Разница в возрасте у нас была 10 лет. У всех. То есть — мне пятнадцать (выглядела на девятнадцать-двадцать), Ирке двадцать пять (выглядела на свои), маменьке тридцать пять (выглядела на тридцать).