Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

У козы зрачки очень странные. Горизонтальные — это раз, прямоугольные — это два. А тут стали непонятной геометрической формы. Как у всякого пьяного, выражение морды лица сделалось бессмысленным, борода, вся в крошках пьяного хлеба, скособочилась куда-то на сторону. Периодически несчастное животное взбрыкивало всеми четырьмя ногами, подскакивая на месте и размахивая выменем справа налево, потом приседало назад и пыталось с разбегу боднуть кого-то из проходящих. Поскольку проходящие проходили далеко, а факир был пьян и привязан, фокус не удавался. Время от времени коза «мекала» — сначала обиженно, а потом сердито. В конце концов она задремала, прислонившись к своему колышку.

Конечно, я познакомилась с местной молодежью. Молодежь была прикольная, но очень вшивая. То есть сидеть рядом было можно, но это «рядом» было достаточно далеко, потому что если ближе, то начинаешь наблюдать, как по голове стройными рядами маршируют милые домашние зверюшки, путешествующие по своим важным вшивым делам.

Там меня втянули в преступление. Разбудили ночью — дядя Павел с женой. Выдали ватник, резиновые сапоги и сказали: «Пойдем». Ну я и пошла, дурочка. И повели они меня в ночь темную, сказали, что, мол, надо. А я доверчивая была, сил никаких нет. Привели они меня куда-то ночью огородами, дали какой-то мешок, и мы пошли обратно. На середине дороги я проснулась и догадалась: «Батюшки, мы же комбикорм с фермы воруем!» Встала посреди шоссе и заявила, что сейчас понесу все обратно.

На что жена Павла быстренько провела мне ликбез по оплате своей работы в совхозе. Она у него была непьющая и работящая, спору нет. Алмаз, одним словом, по тамошним меркам. А зарплата в совхозе — не то что слезы — рыдания. И если не воровать комбикорм, то корову держать невозможно. И все знают, что доярки этот комбикорм воруют, негласно это даже разрешается, а вот напрямую — нет. Уж и не знаю, правда — не правда, но в краже я участвовала, потому что нести этот комбикорм обратно два километра сил уже не было. Так что грешна.

Клуб. Ох, этот клуб, кино и танцы… Очень-очень романт и к, несмотря на вшивость. А так как вшивые там были все, кроме меня, так вроде и ничего, только селекция и выведение новых пород. Кино, конечно, было сначала. И фильм показывали какой-то французский. Но смотреть его было тяжело, потому что я, как увидела зоосад в молодежных волосах, так и чесалась до отъезда. Все мне казалось, что уж на мою-то гриву они точно перепрыгнут как-нибудь.

А потом настала пора танцев. А ведь деревня, там все не просто так. Молодежь сползается и съезжается из всех окрестных деревень. В клубе огромный зал, по одну сторону на лавочках сидят девушки, напротив на лавочках сидят юноши. Причем половая дискриминация присутствует. В общность «девушки» входят молодые особы женского полу от тринадцати до, примерно, двадцати двух-трех лет, а вот «юноши» — буквально любого возраста, только неженатые. То есть юноши встречаются и сильно за сорок. И все уже теплые. То есть подогретые.

А потом, конечно, частушки под баян. С перепевом.

Как романтично, вы только представьте. С дроботком на середину вываливается дородная девица в самом соку и поет:

(это там форма такая, «мне милый» — негламурно)

Или такая же девица — пол под ногами прогибается:

Ну практически страдание.

Или персонифицированное женское обращение к сопернице:

Или похвальба:

В общем, полная пастораль. И все в таком же духе.

А я, дура городская, мне это все как-то в новинку, поэтому я мило краснею, слушая простые деревенские перепевки.

Потом начались танцы. Как ни странно, сначала был какой-то народный танец под тот же баян (или гармонь, подробности выветрились), который плавно перерос в «а теперь — дискотека!». И длилось это безобразие часов до трех ночи. Я, правда, в два уже засобиралась домой. А одной идти боязно, но мои знакомые девушки уходить не хотели ни за что.

Чтобы попасть к дому, нужно было сначала от клуба добраться до деревни, а потом еще по деревне идти. По деревне-то уже проще, потому что там фонари горят, а вот до деревенской околицы, которая была явно обозначена плетнем, приходилось переть только при свете луны.