Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

И сразу бросили трубку… Первый такой пакет был доставлен ранее. Его вскрыл хозяин…

Люсиль, сощурив глаза, изучает почерк на конверте и улыбается.

— Полагаю, голос был женский?

— Да, мадам.

— Я знаю, кто это, Фрэнсис… Думаю, это просто дурная шутка! Спасибо, вы поступили правильно, благодарю вас.

Он кланяется и уходит, неслышно прикрыв за собой дверь.

— Мне бы не понравилось жить в окружении слуг, — тихо признается Аньес.

— Я привыкла… Вечно живу с чужими…

Она потягивается, снова подвертывает под себя ногу, заворачивается в широкую клетчатую рубашку, кладет пакет на колени, вскрывает и достает оттуда тетради.

— Помнишь мою бывшую гувернантку, мадемуазель Мари?

Аньес кивает.

— Она украла мой дневник и теперь посылает моему мужу…

— И зачем, по-твоему?

Губы Люсиль презрительно кривятся. На ее лице нет ни тревоги, ни даже удивления.

— И Дэвид мне ни слова не сказал! Вот флегма! Иногда я им просто восхищаюсь.

— От этого недалеко и до любви…

— Спустись на землю, бедолага… Дэвид вообще не знает, что такое любить. Когда родители его делали, они забыли вставить сердце. Впрочем, у Таймов этого товара нет в запасе с незапамятных времен. Я могу делать что угодно, ему наплевать…

Она выдерживает паузу, теребя потрепанную красную обложку тетрадки. Потом открывает наугад и читает вслух, накручивая на палец прядь белокурых волос:

— «Я не выношу чужого счастья, не хочу, чтобы другие были счастливы, если я несчастна…». Мне было тринадцать лет, как видишь. Уже тогда я была злая. Когда вы смеялись или секретничали, меня просто трясло…

Она снова заглядывает в тетрадь, читает про себя, потом останавливается и продолжает вслух:

— «Я ненавижу счастье, ненавижу чужое тепло вокруг. Оно меня не греет, а, наоборот, замораживает. Мне все кажется мелким и уродливым. Мне всегда хочется испачкать все, что выглядит чистым и сияющим. Я везде вижу предательство и ложь. Зачем моя мать вышла замуж за отца? Наверно, ей тоже пришлось разыгрывать комедию счастья. В обмен на что?»

Она кладет дневник на колени и улыбается.

— Не знаю, что там вычитал Дэвид в предыдущей части, но его это наверняка позабавило… А я-то все удивлялась, куда подевались эти тетрадки. Мадемуазель Мари… она мстит за мое равнодушие, за мое детское высокомерие. Я никогда не подпускала ее к себе слишком близко. Не давала ей занять место моей матери. Отец тем не менее оставил ей по завещанию квартиру и ежемесячную ренту, но этого ей показалось мало. Она тоже хочет жить, играть какую-то роль в чужой жизни. Наверно, думает, что она важная птица, что она разрушает мой брак… Если б она знала, бедная! Он мне даже не сказал!

Она повторила последние слова, словно не могла поверить в это новое свидетельство равнодушия мужа.

— Нет, это немыслимо, просто немыслимо… да и невесело! Но это моя жизнь. Теперь понимаешь, почему я хочу все изменить? Мне просто-напросто нечего терять…

— Вовсе не обязательно всё менять за счет несчастья других…

В дверь звонят. Люсиль вздрагивает, смотрит на часы и не двигается с места.

— Время вечернего чая, — с непроницаемым видом роняет она, взглянув на серебряный поднос.

— Рафа? — спрашивает Аньес. — Это не может быть Рафа. Вчера вечером, когда ты ушла, он снова принялся рисовать как ни в чем не бывало…

— А если это Клара? Я пригласила ее на чай. А тебя не ждала, Аньес.

Аньес, подавшись вперед, хватает Люсиль за руку.

— Не говори ей! Не нужно ей это знать. Прошу тебя!

— Хватит умолять, Аньес. Хватит читать мне морали! Держи при себе свои советы, а меня оставь в покое. Никогда, слышишь, никогда не говори мне, что я должна делать, а что не должна! Я этого не выношу! Я и так слишком долго тебя терпела!

Люсиль резким движением высвобождается и бросает на нее враждебный, испепеляющий, решительный взгляд. Звякают браслеты, все вокруг становится металлическим, холодным, словно нож. Аньес каким-то чутьем понимает, что Люсиль готова к войне, ждет ее и жаждет… и что слишком поздно.

— Но ведь я твоя подруга!

— Ты мне не подруга! Не нужна мне твоя дружба! И Кларина дружба тоже не нужна! Мне нужен только он!

Клара влетает в будуар. Вбегает, полная веселья, тепла, любви, готовая все отдать подруге — и застывает, словно пораженная громом. В камине все так же потрескивают поленья. Только этот звук и слышен в комнате, такой знакомый, близкий, родной… но и он постепенно меняется, наливается повисшей свинцовой тишиной, становится угрожающим. С каждой секундой угроза звучит все громче, словно в камин свалилась злая фея Карабос и тянет теперь к ним красные огненные руки, насылает проклятия, злобно хохочет. У Клары кружится голова, она падает на диван. Ее глаза превратились в две точки, устремленные на рубашку в черно-синюю клетку.