Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

— Где была?

— Да у Клары же!

— До шести утра? За идиота меня держишь?

— Ну что ж… Позвони ей. Спроси, в котором часу я от нее вышла…

Теперь уже разозлилась она. Снова натянула на себя одеяло и улеглась, будто все происходящее ее не касается. Потом снова села в кровати и спросила:

— Что не звонишь?

Он тряхнул головой. Он ревновал, но самолюбие у него еще осталось. Особенно не хотелось терять лицо перед ее подружками, которые, небось, и так считают его неудачником. Жалким работягой без гроша в кармане. Способным лишь на то, чтобы возиться с дефективными водопроводными системами, со всякой дурацкой накипью в оросителях, слабым напором в трубах, сломанными программаторами… Мелким служащим, который цепляется за свою должность, боится попросить прибавку к зарплате — вдруг выгонят! Когда они спрашивали, сколько он зарабатывает, приходилось привирать, чтобы не показаться смешным. Ему было далеко до гениального Рафаэля Маты, до великого хирурга Амбруаза де Шольё, а уж до наследника пивоваренной империи Дэвида Тайма вообще как до луны! В день свадьбы он готов был провалиться сквозь землю. Они теснились вокруг него, они разглядывали его и засыпали вопросами, один ехидней другого. «Да это потому, что я первая выскочила замуж», — объясняла Аньес, волоча его к Амбруазу де Шольё и Жозефине. Только с Жозефиной он мог расслабиться. Она была дочкой булочника и не уставала это повторять, что явно смущало достойного Амбруаза, нервно теребившего галстук, когда она рассказывала, как определить, насколько хорошо пропечен хлеб, или сравнивала промышленный и домашний способы брожения, «на заводе пятнадцать минут, а по-настоящему на это пять часов надо! Ну как? Есть разница, а?».

— Набрать за тебя номер, поговоришь?

Она протянула руку к телефону. Он тихо убрал ее руку. Разулся и, не раздеваясь, свернулся клубочком рядом с ней.

— Мне так плохо! Так плохо, что я такой! Обними меня…

На следующий день они решили присоединиться к друзьям, посещавшим занятия по групповой терапии для супружеских пар. Через две недели все они встретились в большом особняке, арендованном специально для этих целей. Тысяча франков за уикенд с каждой пары. Тот, кто мог заплатить больше, платил. Кто не мог — платил, сколько сможет. Их учили рассказывать о своих чувствах от первого лица. Каждый должен был описать свои ощущения, и обязательно в позитивном ключе. Главное — объяснить партнеру свои переживания так, чтобы он понял. Они купили по тетрадке и учились анализировать на бумаге свое недовольство, обиженное молчание, вспышки гнева. Раз в триместр все пары встречались на семинаре: каждый говорил о своих проблемах и о том, как он их решал. Они стали меньше ссориться. Больше разговаривали друг с другом. Ив очень старался, но грязный скот по-прежнему дремал в нем. Аньес уже не посылала его подальше, когда ему вновь становилось хуже, но и от своих девичников не отказалась. «Мне нужен свой садик, мое личное пространство, — объясняла она в тетради. — Детство, подружки, Монруж, мои корни. У тебя же есть регби и твои приятели из Дакса! И я не делаю козью морду, когда ты ходишь на матчи и шатаешься с ними чуть не до утра!»

— Пока, мои солнышки, — бросает Аньес, задержавшись у двери в кухню и помахав им рукой. — Как Селин приготовила, вкусно?

— Макароны как макароны, — бурчит Эрик.

— Ну и вали отсюда, недомерок! — парирует Селин.

— Пошла ты в жопу, засранка!

— Нет, ты слышишь, как они разговаривают! — вздыхает Ив, поражаясь своим буйным отпрыскам. — Если б я при родителях такое вякнул, получил бы по первое число!

Селин пожимает плечами и заговорщицки смотрит на мать.

— Ты красивая сегодня, мамуля! Хорошо тебе повеселиться! — добавляет она, чтобы еще раз показать, на чьей она стороне.

— Пока, милый, — говорит Аньес, склоняясь к Иву и целуя его в голову.

Ей нравится запах его густых черных волос, запах здорового ребенка, которого хочется опекать и ласкать.

Он бледно улыбается в ответ, что означает: мне уже лучше, я справляюсь; в ней поднимается огромная волна нежности к нему, она уже готова предложить пойти с ней к Кларе. Довести ее до самой двери и убедиться, что его тревоги напрасны. Потом она вспоминает, что прежде всего ей нельзя вмешиваться в его проблему. Он должен найти поддержку в самом себе. Это постоянно повторяет психолог.

Она посылает им последний воздушный поцелуй и захлопывает за собой дверь.

В машине извлекает из-под сиденья бутылку шампанского в шелковой бумаге. А хватит одной бутылки на четверых? — вдруг пугается она. Надо было две брать… Как-то богаче бы смотрелось. Она бережно ставит бутылку на соседнее сиденье. Еще совсем холодная… Аньес купила ее в магазине «Николя» [47] Сеть винных магазинов. рядом с работой. Злится на себя, что приходится таиться, но вздыхает вслух: «Нельзя же все рассказывать…». Она любит Ива. Несмотря на… Даже самая простая жизнь иногда становится сложной. Она не ревнивая. И никогда его не ревновала. Она просто не может представить Ива в объятиях другой женщины. «Думаю, он бы просто не смог, у него бы не встал», — думает она, включая зажигание белого «Рено Р5», и трогается с места, посмотрев, свободна ли дорога. «Может, я за это его и выбрала. Чувствовала, что сильнее, что могу контролировать ситуацию…» Ей неприятна эта мысль, она умаляет ее любовь к Иву. Да, с тех пор как она стала анализировать свои душевные состояния в тетрадке, в голову лезут странные мысли. Все чаще на ее вопросы отвечает тоненький внутренний голосок. Много думать опасно. Раньше она была спокойней.