Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

Тут недавно в гостях у кузины Беатрисы одна девочка говорила о фильмах, которые выпустил отец Рафы. Я смутилась. Словно обо мне говорили. Словно я была подружкой Рафы… Но я никогда не буду подружкой Рафы. Место занято Кларой. Целиком. Вынуждена признать, что он видит только ее, интересуется только ею. Она постоянно торчит у него дома, и бабушка Рафы любит ее как родную.

После таких вечеринок мне грустнее всего. И поговорить не с кем. Даже когда смотрю на мамину фотографию в рамке, то сомневаюсь, смогла бы я говорить с ней начистоту или нет? А какой она была бы матерью? Была бы мне подругой? Аньес и Жозефина не слишком-то близки с матерями. А Клара свою вообще почти не знала. В доме поговаривают, что она „трагически погибла“. Говорят даже, что она покончила жизнь самоубийством. Почему? Никто не рассказывает. Но у Клары по крайней мере есть брат. А я одна. По вечерам, перед сном, сочиняю всякие истории про маму. Это самый приятный момент дня. Иногда я засыпаю в слезах, потому что знаю, что утром проснусь, а ее рядом не будет. У меня нет никого, никого (подчеркнуто два раза), кому я могла бы довериться. Папа меня в упор не видит. Хочется броситься в его объятия и плакать, плакать, плакать. Мне бы это помогло. Так много всего внутри накопилось, что дышать тяжело. Словно комок в груди, так и давит. Как же я одинока!»

Дэвид Тайм вздохнул и перевернул несколько страниц. Позвонил дворецкому, чтобы тот принес ему новое яйцо. Он не мог заставить себя съесть яйцо всмятку холодным или чуть теплым.

«2 января 1976 года.

Шестнадцать лет! Я по-прежнему одинока! Ненавижу, когда со мной обращаются как с ребенком! Ненавижу себя и других тоже ненавижу. Вчера я поцеловала парня, а он сунул язык мне в рот — так меня чуть не вырвало. Надоела эта девственность. Хожу с загадочным видом, как будто уже ее потеряла… Живу в выдуманном мире. Воображаю, что я принцесса, за которой гонятся бандиты и которая влюбляется в их главаря… Он преследует меня. Я люблю его, но нам никогда не быть вместе. Разве только в эпоху поцелуев без языка.

Папа подарил мне на Рождество щенка. Я назвала его Бандит. Сплю с ним вместе на полу. Повязываю себе вокруг шеи платок, как ошейник, и тихонько лаю в темноте. Его лапкой чешу себе шею, а когда девчонки спрашивают, откуда царапины, делаю таинственное лицо. С тех пор как у меня есть Бандит, я рассказываю себе ужасные истории, от которых мне и правда СТРАШНО. Историю про девочку, которую отец держит взаперти в домике посреди лесной чащи. Она любит отца больше всего на свете, а он кормит ее отбросами и лупит сапогами. Вечером заставляет ее вылизывать грязные сапоги, а потом отшвыривает в угол. Он бьет ее, насилует, плюет на ее распростертое тело и уходит, ни слова не говоря. Девочка вся в грязи, справляет нужду прямо в комнате, она воняет, она плачет. Однажды ей удается стащить нож, который отец носит в кармане, и она отрезает ему голову.

Потом бросает голову в уборную и, вся в крови, убегает в лес, где ее подбирают бандиты. Они берут ее в рабство и пользуют по очереди…»

С легкой гримасой отвращения Дэвид Тайм закрывает тетрадь. Never explain, never complain [40] Никогда не жалуйтесь и никому ничего не объясняйте (англ.). Афоризм Бенджамина Дизраэли (1804–1881), английского государственного деятеля, премьер-министра Великобритании и писателя. . Странное создание моя жена. Все женщины странные, надо держать их на расстоянии. Мать он помнил только в длинном вечернем платье, перед выходом в свет. Она умерла в Аргентине, в своем поместье: удалилась туда, узнав, что больна. Когда он приехал на похороны, гроб уже закрыли. Он возложил на гроб белую розу, отец налил ему виски. Да, моя жена двулична, думает он, откладывая дешевую тетрадь. Я этого не знал и знать не хочу.

Он положил тетрадку обратно в коричневый пакет. Оттуда вылетел белый листок. В записке значилось: «Вы не знаете, кого взяли в жены. Продолжение следует, придет по почте». Естественно, без подписи. Как в плохих романах. Он пожал плечами и решил ничего не говорить Люсиль. Спрятал конверт за подарочным изданием Сен-Симона. Здесь никто его не найдет. Кто в наше время читает этого зануду, кроме меня?

Люсиль… вздыхает он, смакуя глоток «Уайлд Терки». Как же моя жена красива и загадочна! Как хорошо, что я встретил ее на том ужине в Версале, устроенном Мари-Элен! Ведь мог пройти мимо и не заметить ее, если бы мы не столкнулись на углу галереи, когда все направлялись на концерт. «О, простите… Мне очень жаль», — обронила она, холодно взглянув на него, и ускользнула, шурша муаровыми шелками. Она пришла с Брюно де Мортеем, у которого только что родила жена, и мне не составило труда вновь ее найти. В то время она заканчивала учиться на аукциониста. Хотела работать. Что за странная мысль!